Дана отвернулась и все так же, не проронив ни слова, стала складывать в дорожную сумку вещи. Пара джинсов и несколько водолазок, скудный набор нижнего белья и косметики, фотографии мамы и брата, две видеокассеты — рождение, крестины, первые шаги маленького Никитки — вот все, что ей было нужно взять с собой. «Дана, дочка, послушай... Ты ведь большая, пойми же! Я люблю тебя... Это была не моя вина! Лучше бы я погиб тогда вместе с ними! Прости, прошу тебя, маленькая моя, доченька, не оставляй, не бросай меня...» Слова шли как бы параллельно, не затрагивая ее сознания. Она ушла, так и не сказав ни слова, бросив ключи на край стола, обернувшись в последний раз и скользнув равнодушным взглядом по комнате — серые стены, красный ковер на стене, еще детский, со сказочными рисунками, плачущий отец и копна рыжих волос на полу... Аккуратно затворив дверь, она оставила все это в своем прошлом.
Все было как во сне. Станцию за станцией, километр за километром отмеряли часто мелькающие телеграфные столбы. Все тот же дождь — он практически не останавливался, лишь на короткие мгновения вдруг отставал от поезда, но потом снова догонял. Стук колес переплетался с барабанной дробью капель; тихий шепот в соседнем купе и жалобный плач ребенка где-то в самом конце вагона... Было сложно собраться с мыслями.
Дана долго пыталась сосредоточиться, но вместо этого в голову лезли почему-то какие-то дурацкие мысли, совершенно «не те». То она вдруг вспомнила, что так и не помыла окно в кухне, — хотя какая теперь разница; сонный пассажир из соседнего купе, проходя мимо нее в тамбур, напел знакомый мотивчик, и Дана целый час потом пыталась вспомнить имя певицы, которая исполняет эту песню. Странно, она была абсолютно уверена, что будет испытывать чувство долгожданной свободы, чувство полета, взрыв эмоций, но было только одно — ощущение собственной отстраненности от событий, параллельности всего происходящего — она смотрела теперь на свою жизнь как бы со стороны, она читала книгу, героиней которой уже не была, — она пыталась стать ее автором. Была ли она обычной, ее жизнь? Все-таки, пожалуй, нет. Хотя, если посмотреть со стороны на этот бесконечный круговорот «школа — дом, дом — школа», вряд ли можно найти хоть что-то, достойное назваться необычным.
Но Дана знала, что это не так. Поначалу, кое-как оправившись от смерти близких и осознав твердо, что теперь она осталась одна и добиваться всего в этой жизни ей придется самой — отец-алкоголик в расчет не брался, — она просто решила: нужно учиться, нужно вытащить из этих чертовых книжек все, что только можно, и даже больше, потому что это ее трамплин и единственный шанс пробиться в будущем. И она стала учиться. Учителя поначалу удивлялись, зная способную, но ленивую Данку. Все жалели несчастную девочку, так рано оставшуюся без матери, но сходились в одном: надолго ее не хватит.
Как оказалось, все ошибались. Дане потребовался всего-то, может быть, месяц для того, чтобы осознать еще одну важную вещь: она учится не только потому, что ей это необходимо делать во имя своего будущего, но еще и потому, что ей это просто интересно. Безумно интересно. Просидев месяц над учебниками, заставляя себя запоминать эти скучные даты и события, свойства и причины, теоремы и аксиомы, она вдруг однажды словно прозревший слепой, увидела мир во всей его трехмерности, во всех его цветах и оттенках. Она постигла радость понимания — и теперь уже ее было не удержать. Все время после школы она проводила в библиотеках и к концу десятого класса успела самостоятельно изучить три языка и прочитать огромное количество книг, полезных и бесполезных. Отгородившись книгами от внешнего мира, Дана так и не нашла с ним контакта; старшие люди — учителя, соседи — любили и жалели Данку, ровесники же просто не понимали. Мальчишки, в детстве дразнившие ее «рыжей» и внезапно на пороге юности ощутившие всю манящую глубину и завороживающе-притягательную, дьявольскую силу этих огненных прядей... Некоторые из них пытались сблизиться с этой непонятной девчонкой, однако самое большее, чего удалось добиться лишь одному из них, — это проводить ее однажды от школы до библиотеки. Сейчас Дана с улыбкой вспоминала эту историю. Нет, конечно же, она не была «ледышкой», как прозвали ее девчонки-одноклассницы, чья пробудившаяся и сразу же забившая ключом сексуальность не позволяла им иначе, кроме как полным отсутствием всяческих чувств, объяснить Данкино затворничество.
