"Уважаемые москвичи и гости нашего города!.." -- монотонный диктор, расточающий децибелы на всю площадь трех вокзалов, а то и на всю столицу. Дежавю! Тот да не тот... Баритон призывал москвичей и гостей нашего города на кладбище.
Спасибо, не сейчас. Все там будем, но желательно еще помучиться.
"Могилы Владимира Высоцкого, Сергея Есенина, лучшего вратаря всех времен и народов Льва Яшина, первого президента Свободной России, Андрея Миронова, Георгия Буркова, Людмилы Пахомовой, Мариса Лиепы!.." -- искушал неординарной компанией баритон.
Спасибо, нет. Будь в той компании Луис Педрович Марьин, тогда еще куда ни шло. Мария -- на Донском, не на Ваганьковском.
И вообще что за манеры?! Гость только-только первые шаги сделал, а ему сразу приветливо эдак: "На кладбище не желаете?"
Жилин мазохист, он еще поживет! Нельзя ли предварительно хотя бы... ну хотя бы позавтракать, что ли?
Киоски ломились от гам-, чиз- и прочих самых причудливых бургеров. Дымились мангалы, мясо на шампурах благоухало подлинной свежей бараниной -- не мороженой свининой и никак не собачатиной. Пиво. Оно было. Даже там и тогда Жилин не видел стольких сортов единовременно. Здесь и теперь к традиционным "гиннесам", "туборгам", "будвайзерам" плюсовались неизвестные "тверские", "балтики", "лидские", "черные принцы". Гм, "жигулевского" не было... Количество различных водок Жилин и не сосчитал -- водкой он никогда не интересовался (и-иэх! а еще тунгус!). Да-а, прогресс, ребята, движется куда-то понемногу...
Конечно, было грязновато и противновато -- ощущение несвежей рубашки, модного покроя, белая, с "кисой", но... несвежей. Но было все.
У мусорных контейнеров шарили палками, пристально щурились откровенные беспардонные расхристанные бомжи, а также интеллигентного вида стеснительные старушки. Нищета? Однако эти гм... обездоленные выуживали из мусора связки бананов, чуть тронутые старческой крапинкой, ананасы с пролежнями (но ананасы!), помятые но не вскрытые консервные банки с томатной пастой, рольмопсами, кукурузой. И рылись они не с голодухи. Жилин еле протиснулся сквозь узкий коридор, образованный плотно выстроившимися плечом к плечу стихийными торговцами и торговками. Предлагаемый товар стоил смехотворно дешево и подкупал разнообразием -- бананы, ананасы, томатная паста, рольмопсы, кукуруза...
Жилин не возражал бы против хорошего честного завтрака. Но поумерил аппетит, глядя на это все. Спасибо, как-нибудь потом. Позже и не здесь.
А вот у книжного развала он остолбенел.
Их было немыслимое количество. Они были немыслимых акриловых расцветок. Обложки пестрили немыслимыми голо-систыми красотками (явными шлюхами), мышцатыми дебилами в черной коже (явными гомиками), толстоствольными стрелятельными орудиями (явно не функциональными), лужами крови (явный кетчуп). Но -- неважно. В конце-концов, фантик -- дело десятое, зависящее от вкуса художника или отсутствия такового. Главное -- что внутри!.. Жилин прикинул, как смотрелся бы тут томик Федора Михайловича, хотя бы "Преступление и наказание", оформленный соответственно: Сонечка Мармеладова во-от с такими... глазами, вся в слезах и больше ни в чем; монструальная оскаленная рожа Раскольникова; топор в кровавых потеках... бр-р! Впрочем, Федор Михайлович на развале отсутствовал. Зато! Зато!..
Жилин взял однотомный кирпичик с голым онанирующим рогатым козлобородом на обложке (постВальехо). Пролистал титульный. Чикаго. 1995. Оглавление. Надо же! И "Нечисть", и "Автонекролог", и "Прибытие"! Шехтман! Почти весь. Надо же!
-- Это круто! -- доверительно подсказал чавкающий чуингамом продавец, закидывая удочку.
Жилин кивнул, мол, знаю, и продолжил поиски выходных данных. Да никаких! Просто: Чикаго. 1995... Надо же! Шехтман! В России! Рыжий заика, воспринимаемый многими даже умницами как шизоид, рискованный шутник милостью божьей, умерший и воскресший, литература как упорядоченный бред, а что есть жизнь, если не упорядоченный бред... Возьму, сказал Жилин и сунул "кирпичик" под мышку, потому что надо было освободить руки. Которые потянулись дальше...
