И каждый день так, хотя я учусь хорошо и отлично, все равно неуютно там.
Так у тебя нет друзей, совсем?
Ты же знаешь, Эдик есть. Еще Севка. Но они тоже мало гуляют. У нас места мало, я к ним иногда хожу.
Нормально в школе, я всегда говорю, мама вздыхает, все у него нормально, туда бежит, и обратно скорей.
Пусть мальчик дома живет, среди своих, кто его любит, бабка говорит. Время ненадежное, лучше, если к семье привязан, кругом чужие люди, успеет нахлебаться.
Хотя бы с этим Голубевым еще подружился, он ведь еврей, Алик, да?
Голубев украинец.
Это он так говорит, удивляется мама. Замечательный мальчик, мать еврейка, отец еврей, а он украинец.
У Голубева отец не еврей, а военный прокурор, смеется папа.
Никуда не денешься, бабка говорит, мальчик должен не бояться своей нации.
Голубеву легче будет жить, папа говорит, пусть украинец, я не против.
Но ты еврей почему-то... мама не согласна.
У меня украинцев нет в роду.
Все шутишь, а я ненавижу этих червей.
Да ладно тебе... папа говорит. Но пока евреев не любят, скрываться некрасиво. А вообще, какой я еврей, посуди, что во мне еврейского? Ну, да... - он почему-то засмеялся, и это все.
Так нельзя думать, говорит Фанни Львовна, нужно гордиться, уважать.
Чем тут гордиться, я заработал или заслужил?
И они начинают спорить, а мне скучно, пусть я еврей, пусть меня не любят, мне интересней книжки, в них разные люди, и хорошие и плохие.
Наконец, ты полюбил читать, говорит мама.
Я всегда любил, просто медленно читаю, строчку прочту и все представляю себе, представляю... Потом очнусь, сижу перед книгой, ты что заснул, бабка говорит, это он так читает, боже мой.
А что тебе задали, какие уроки?
Сначала они спрашивали, потом перестали, я хорошо учусь. Мама говорит, я не вмешиваюсь, все в порядке. Зачем в школу ходить, эти собрания, два-три симпатичных лица, от остальных тошнит.
А мне своих собраний хватает, папа говорит, везде одинаково, давай то, надо это... что им скажут в газете, то и надо.
Иногда в гостях меня спрашивают, какой был твой первый день в школе, почему-то всем интересно. Ничего интересного. Никакой день. Но я его помню все равно, хотя два года прошло. Дождик шел такой мелкий, будто туман летает, воздух сырой, вода везде.
Наш гнилой климат, папа говорит.
Почему же мы не остались к Чувашии, где жили?
Почему, почему... кому мы там нужны, мы чужие, бабка говорит.
А здесь нужны?
Она засмеялась, боже мой, этот мальчик уморит вопросами. Не мы нужны, а нам нужно. Нам нужно там, где родились.
Мам, не забивай мальчику голову, мама говорит. Здесь наш дом, вот и все.
В тот день нас заставляли фотографироваться во дворе у стенки серой. Вставать на ящик, чтобы повыше. Я получился очень серьезный, только уши торчат. Раньше я не видел, что у меня такие уши. Ладно, хотите знать, расскажу как следует про первый день.
Такой первый день
Завтра пойдем, говорит мама, совсем замотались с этими санаториями, болезнями, дачами, а детей учить надо всегда. Посмотрим еще, кто учительница.
Мама недоверчивая, а папа говорит, все равно, главное, школа русская, а не эстонская, нам русский язык важней, на нем вся страна говорит. И мы всю жизнь на русском говорим.
Какая еще страна, говорит бабка, мы до войны тихо спокойно жили, своя республика.
Что ты, мам, говорит мама, вспомни, как эстонцы любили нас, твоего сына кто выдал немцам?
У каждого народа свои предатели... Папа не любит споры.
Ехали на трамвае, сначала вдоль развалин, домики разбомбили, когда освобождали город, папа говорит, без бомбежки не могли освободить. А потом так и не убрали мусор, зато здесь будет новый проспект. Немного проехали, и вылезли. Через дорогу школа, трехэтажный кирпичный дом. Зачем сюда, я спросил, рядом с нами тоже школа, пятиэтажная, за ней большой двор и даже сад. Мама говорит, та школа эстонская, нам не нужно. Потом оказалось, ехали по кругу, прямая дорога двадцать минут, я теперь хожу пешком.
Мы перешли дорогу, дверь заколочена. Мама говорит, идиотизм, все парадные теперь такие, это что, обязательно при новой власти? Папы не было, а то бы он ответил, нечего ругать власть, она нас спасла от немцев, помолчи.
