Суп названия не имел. Кашу никто не брал, каша было гороховая. Компота брали по два стакана. Ещё мужики все брали по стакану сметаны. И все ели только суп, несколько раз подходя за добавкой.
А мне, черт возьми, так захотелось этой гороховой каши. Но я не решился её попросить. Особенно после того, как мужик, который брал еду перед нами с Михалычем, от каши отказался категорически.
— Какая у вас каша?! — переспросил он. — Гороховая? Да ты её своему мужику отнеси, глядишь его ночью подкидывать будет, — сказал он в окошко тёткам и гордо оглянулся на всех, кто сидел в столовой. Все засмеялись. — А мне ещё в Яшкино туда и обратно три раза дёрнуться. А у меня противогаза нету, — опять все засмеялись.
Я попросил суп и компот.
_ А мне кашки, девчата, положите, — сказал Михалыч. — Я на крыше до вечера просижу, а там ветерок, знаете ли, птички поют. Красота! Женя, захвати мою кашу, — сказал он мне и подмигнул. — А мне ещё супчика-голубчика налейте. Без супа, какая работа? Так, возня! Ни сердцу, ни здоровью.
Я отнёс тарелку с супом и кашей за стол у окна, успел сходить за компотом, хлебом, ложкой и вернулся к столу, а Михалыч всё болтал с поварихами.
Потом он бережно-бережно двумя руками взял свою тарелку с супом. В каждой руке у него ещё было по два куска хлеба. Супа ему налили, что называется с горкой. Он осторожно пошёл в мою сторону, глядя своими мутными голубыми глазами прямо на суп. Ноги он не переставлял, а передвигал тихонечко, шаркая, сандалиями по полу. Поверхность супа чуть-чуть дрожала.
Вдруг он слегка споткнулся или оступился, а, может быть, просто потерял равновесие от напряжения и ответственности. Короче, он качнулся вперёд, и половина супа пролилась на пол. Михалыч с грустью посмотрел на пролитое, виновато огляделся по сторонам, убедился, что на него никто не смотрит (смотрел только я, но он этого не видел).
— Ну вот, ёбаный супчик-голубчик! — сказал он тихо и сам себе, перешагнул пролитый суп и подошёл к столу. — Вот что лень с человеком делает. Хотел сразу две горошки на ложку, — сказал он садясь. — А кашу я тебе взял. Ешь, ешь. Здесь они её хорошо делают, видишь, как разварили. Ешь, не стесняйся. Музыку я люблю, нюх у меня слабый, а сплю я крепко… — проговорил он грустно, поднося кусок хлеба ко рту, а ложку к супу.
К вечеру мы сделали больше половины работы. Закончили, когда стало темно. Я очень устал и проголодался, но был уверен, что можно было закончить весь сарай за день. Я даже что-то в этом роде сказал Михалычу.
— А зачем торопиться? Место тихое, погода хорошая, — удивился он, — лучше здесь вошкаться. Лучше работать в хорошем месте…
Я возразил в том смысле, что работа-то сдельная и что время, мол, деньги.
— А-а-а, — протянул Михалыч, — да-да. Деньги нам за удовольствие не заплатят. А ты куда торопишься?..
Поздно вечером мы с Михалычем отварили картошки в мундирах и открыли банку тушёнки. Всё это были его запасы. Он ел мало, больше пил чай и курил. Я съел львиную долю, было вкусно. Про мытьё я Михалыча не спрашивал. Лёг спать, как он, не умываясь и не снимая носки.
— В пятницу в баню пойдем, — практически засыпая, пробормотал Михалыч.
На следующий день, к обеду, мы закончили сарай, и я впервые в жизни видел строение, крышу которого помогал делать собственными руками. Следующий сарай я мог бы сделать уже полностью самостоятельно. Дело было не хитрое.
Пообедали в той же столовой. После обеда Михалыч утащился куда-то, я ждал его час. Он не вернулся. Мне ничего не оставалось, как вернуться к школе. Но школа была закрыта, ключ остался у Михалыча. Я долго сидел на крыльце, слонялся по маленькому школьному дворику. Пытался сердиться на Михалыча и ещё пытался огорчиться, что теряю время, которое можно было бы провести, занимаясь полезным и оплачиваемым трудом. Рассердиться и огорчиться не получилось. Лето! Бесконечно долгое лето! Лето не давало мне думать плохо и переживать.
Михалыч явился, когда я задремал в тени школы на скамейке. Было уже часов семь. Стоял такой хороший безветренный тёплый вечер, почти день, но уже без мух и ещё без комаров. Михалыч пришёл выпивший, весёлый, бодрый и с гостинцами. Он не стал извиняться за отсутствие, весело меня разбудил и радостно выложил на скамейку гостинцы.
