Помимо встреч с людьми, так или иначе соприкасавшимися с Ильиным в Вышегодске, которые мало чего добавили к имевшимся у меня сведениям, я имел ещё один разговор с профессором Шаламовым, В этот раз я спросил— у него, чем Ильин объяснил научному руководителю свой отъезд в Кулунду.
Профессор искренне удивился:
— Так ведь его диссертация поднимает проблемы борьбы с ветровой эрозией на неполивных землях Кубани!
И вдруг ему предлагают такую возможность! Главный агроном большого хозяйства. Твори, пробуй!
— А при чем тут Алтай?
— Кулундинские степи по условиям схожи с Кубанью.
Лёгкие почвы, небольшой слой гумуса, постоянные ветры…
Ветры я помнил. Действительно, они дуют там беспрестанно. Даже я к ним успел привыкнуть.
— И это, вы считаете, все?
Профессор посмотрел на меня с сожалением:
— Ну если, например, человек с детства мечтает стать футболистом и ему выпадает счастье играть за сборную страны… — Он развёл руками.
— Если там так хорошо, почему же оттуда уехал Пащенко? — спросил я.
— А почему он поехал туда, не знаете?
— Нет.
— С диссертацией ничего не получилось, вот он и решил поправить свой престиж. На переднем крае борьбы…
В газете местной прогремел: молодой специалист по велению сердца отправился на целину. Но почему-то, когда он вернулся, об этом не напечатали ни слова. А по-моему, следовало бы…
Больше вопросов к Шаламову я не имел.
Даже вахтёрша института знала, что Ильин частенько дожидался Залесскую после работы. Почтённый наставник главного агронома витал бог знает где.
Перед отъездом из Вышегодска я встретился с секретарём комитета комсомола института. Она работала лаборанткой и Залесскую хорошо знала. Для неё тоже была непонятна история с комсомольским билетом. Аня Залесская, учась и работая институте, была активисткой, одно время была членом институтского комитета комсомола.
И то, что она не встала на учёт в Крылатом, было на неё непохоже.
В комнате, где размещался комсомольский штаб института, я случайно выяснил ещё один штрих в характере Ильина. На стене размещался небольшой фотомонтаж:
«Наши спортивные достижения». На одной из фотографий была запечатлена группа альпинистов. В своих горных доспехах, с альпенштоками в руках. Среди них — Ильин.
Что ж, для сурового, упорного человека, каким он, несомненно, являлся, вполне подходящий вид спорта…
Североозерск встретил меня дождём. И разумеется, ветром. По дороге в Крылатое у оперативного «газика»
РОВДа забарахлило отопление. В машине было холодно.
Промозглая сырость проникла сквозь одежду, и я приуныл.
Мои миндалины были пока при мне и вряд ли упустят такой благоприятный случай напомнить о себе.
Ко всему прочему нам пришлось задержаться. Заканчивался ремонт моста, снесённого несколько дней назад разбушевавшейся от осенних дождей небольшой речушкой.
Можно было проехать в объезд, но шофёр не стал рисковать.
И когда я попал под опеку Савелия Фомича, добровольно исполняющего обязанности дежурной горничной в доме для приезжих, моя комната, нагретая и уютная, показалась мне раем.
Пока я раскладывался да переодевался попроще и потеплее, Савелий Фомич колдовал над чаем. Из Москвы я взял с собой растворимого кофе. Но старик его категорически отрицал. Даже где-то вычитал, что в Америке его давно уже не пьют… Почему-то у него было торжественное и загадочное лицо. Видимо, сохранял какую-то новость до нашей посиделки за чаем его особой заварки.
— Вам бы, Игорь Андреевич, чего-нибудь сейчас покрепче… — сказал сторож, когда мы наконец приступили к чаепитию.
— Не мешало бы, — честно признался я. Не научился думать о таких вещах вперёд. Действительно, можно было ожидать, что дорога окажется холодной и сырой. И позволить себе сейчас пару рюмок коньяку или водки было бы не грех, а польза.
— Можно организовать, — с охотой встрепенулся Савелий Фомич.
«Организовать» означало: он потопает на дом к продавщице и намекнёт, что требуется, мол, кому надо, бутылка. Таковая будет, конечно, выдана. Из своих запасов или после похода в магазин. А назавтра все Крылатое зашушукается: московский следователь по ночам того…
— Нет, — сказал я. — Заранее не догадался, теперь поздно.
