— Мне уже поздно отходить в сторону. От перегрузок и схваток нужно отходить в молодости. Вот режим соблюдать. Работать от звонка до звонка. Не волноваться. Это же мудрость какая! А спать сколько положено. И тогда будешь жить вечно. А нам-то какая забота, что будет с нашей землей? А будь что будет. Она все выдержит. Мы-то смертны. Живем только раз. И мы-то живы. После нас хоть потоп. После нас пусть травы сохнут. Вот ведь как нужно жить!
— Это слова! — перебил его Волков. — Это желание оправдать себя. Вы сказали, что если честные люди отойдут в сторону, то землю растопчут проходимцы. Так, по-вашему, земле будет лучше, если честные люди будут падать в сорок шесть лет? Падать в расцвете сил. Только потому, что не берегли себя. Я никогда не примирюсь с тем, что человек себя загоняет. Это преступление. Это эгоизм. Этому нет оправдания.
— Эгоизм — это другое. Это когда товарищи ждут от тебя полной отдачи, а ты жалеешь свое драгоценное здоровье.
— Неправда. Эгоизм — это не думать о своих товарищах. Я с ними говорил. Они вас любят. Вы им необходимы. А вы думали о том, что им будет плохо, если вы уйдете? Да, вы им нужны как строитель. Но все-таки в первую очередь вы им необходимы как человек. И вашим друзьям будет плохо, и семье, вы об этом думали?
Да, он обо всем этом думал за месяц своей болезни. И думал много раз. И потому-то ярче стали серебриться его виски, и новая морщина рассекла лоб, и морщина залегла у рта.
— Это все сантименты, — усмехнулся Карелин.
— Хорошо. Тогда вот вам трезвый расчет, — сказал Волков. — Вы согласны, что вашим товарищам без вас будет труднее работать?
— Да, пожалуй. Может быть, я все-таки могу строить немного надежней и быстрее, чем другие. Сноровка, знаете, выносливость. И меня, Юрий Васильевич, не покидает чувство, что я немного недодал. Не выложил все, что могу.
— Скажите, а сколько лет вы работаете с самой большой пользой для дела?
— Сколько? — задумался Карелин. — Ну, я воевал. Потом учился. Не было опыта. Вот сейчас я в своей лучшей форме. Ну, лет двенадцать, даже, пожалуй, десять.
— Десять лет, вы говорите? А можно было и двадцать, и тридцать лет. И этого не будет потому, что вы не берегли себя. Человек может уйти только потому, что не думал о себе. Уйти от своего дела в расцвете сил. На пределе мысли. А он незаменим.
— Может быть, вы и правы, — сказал Карелин. — Но все дело в том, что чаще всего я вспоминаю сорок второй год. Вспоминаю своего друга Ваню Разумовского. Он лежал в грязи, под корягами у речки Черной. И я каждый день говорил себе, что если я выживу, то отомщу за погибших друзей. Буду делать не только за себя, но и за них. Я выжил в этой каше. Это случайность. Сотни раз должны были убить меня, но убивали других. А они были лучше меня. Хотя бы потому, что они мертвы, а я жив. Но если бы под корягами полег я, а Ваня Разумовский, обо всем забыв, вел правильную, здоровую жизнь, я бы никогда ему не простил.
— Это неправда. Он погиб не для того, чтобы у вас в сорок шесть лет был инфаркт. Он спасал страну, и вас, и меня для того, чтобы вы построили хорошие дома и мстили за него не десять лет, а тридцать и сорок. А вы хотите уйти, не построив всего, что можете построить. Так скажите, Виктор Ильич, если бы ваш друг Ваня Разумовский встал из-под коряг, если бы он увидел вас, он бы простил вам это?
— Не знаю, — ответил Карелин. — Ваня был физиком. Он тоже не умел взвешивать на весах свое здоровье. Но я не знаю. Может быть, вы и правы.
— Тогда ответьте еще на один вопрос, Виктор Ильич. Предположим, вас лечит врач, которому сорок шесть лет. И вы ему верите. Ему верят другие больные. Он в своей лучшей форме. У него знания и опыт. Он любит свое дело. Он любит людей. И вдруг он раньше времени уходит — только потому, что относился к своему здоровью так же, как вы. Больные ему верили. Надеялись на него. А он их предал. Среди них были тяжелые. Так вы бы простили этого врача? Вы бы простили меня, если бы этим врачом был я?
Было все тихо. Скоро больным пора спать.
Они долго смотрели друг другу в глаза.
— Нет, не простил бы, — твердо ответил Карелин. — Вам бы я никогда не простил, Юрий Васильевич.
