Факела ярко вспыхнули, и в зале стало светлее. Ничто не указывало на недавнее присутствие мертвых тел и сгорбленных карликов.
Усхор спустился с возвышения и подошел к серебряному зеркалу. Пристально глядя на его поверхность, он злобно прошипел:
— Кольцо. Покажи мне Кольцо. Где Кольцо? Все без толку. Древние служители Энкату спрятали Кольцо слишком хорошо, слишком тщательно в течение многих лет скрывали его с помощью защитных заклинаний. И Усхор, который лишь недавно пробудился от многовекового сна, пока еще обрел слишком мало волшебной силы, чтобы сломить эту магическую защиту.
— Покажи мне Кольцо!
Он ухватился когтистыми пальцами за края зеркала. Его глаза горели яростней, чем в те мгновения, когда он убивал солдат Боларда. Тело сотряслось в ужасной судороге — он сконцентрировал усилия и попытался еще раз разрушить древние чары, прячущие кольцо Энкату.
— Покажи… мне… Кольцо!
И вдруг — хотя от напряжения у Усхора все плыло перед глазами, хотя его ноги дрожали, мышцы на худых руках вспучились, а вены вздулись, точно готовы были взорваться — благодаря столь мощной концентрации в зеркале мелькнуло изображение. В блестящей, затуманенной глубине зеркала показалось неясное, мерцающее изображение города — города, обнесенной стеной и темнеющего на зеленой равнине.
Усхор попытался сосредоточить внимание еще сильнее, но было поздно — картинка исчезла. Пропала. Но там был город. Да, город — и Усхор узнал его.
Он расслабился, тяжело облокотился о стол, едва не падая в обморок от недавнего напряжения, затем медленно двинулся по голым каменным плитам пола к своему трону. Он знал, что этот город находился всего в нескольких днях пути от его крепости.
Скоро Кольцо будет у него.
Снаружи, за стенами таверны свирепствовала неистовая буря. Дождь лил уже три дня, а сегодня он превратился в ливень. Огромные серые облака заслоняли ночное небо; молнии сверкали в бешеной пляске, освещая затененные земли, куда не мог добраться свет луны и звезд. Множество мелких речушек, берущих начало с южных земель Кофа, вздулись так сильно, что готовы были выйти из своих берегов; на дорогах, пересекавших равнины, в грязи увязали повозки, а лошадям и людям приходилось пробираться в жидкой грязи, которая доходила им до лодыжек.
А тем временем в таверне, которая расположилась на отшибе у дороги между городом и лугом, собрались мужчины и женщины — они пили, сытно ели и на все лады ругали грозу. Таверна была заполонена путешественниками, нашедшими здесь приют за эти три дня. Но, несмотря на то, что народу набилось здесь многовато, это были в основном удачливые путники, ради которых хозяин гостиницы в течение всего года пополнял запасы выпивки и продовольствия. Так и в эту ночь — хотя снаружи неиствовал весенний паводок, пестрая толпа, собравшаяся в таверне Ассара, шумно пировала и веселилась.
В этой толпе все смешалось: испещренные шрамами наемники, завербованные в разных странах, пили вместе с кофийскими солдатами, облаченными в доспехи. Горожан здесь было мало: пара торговцев, а также незадачливая знатная дама со служанками, которым приходилось сидеть за одним столом вместе с неряшливыми крестьянскими девушками, которые вели себя чересчур раскованно. Всем, кто был в таверне, волей-неволей, приходилось слушать унылое завывание бренчащего на лютне песенника в обносках — молодого немедийца, не сумевшего найти приют ни в одном замке — и это неудивительно, учитывая, что даже собаки, выпрашивающие у очага объедки, лаяли и скулили гораздо мелодичнее.
Кто-то из мужчин грубым, хриплым голосом потребовал еще пива; другой звал служанку поразвлечься; в это время третий орал на бренчащего на лютне немедийца и наставлял — грубовато, но весьма добродушно — как тому получить больше выгоды от своего инструмента.
— А коли ты так сделаешь, тут тебе и денежки — пойди да подлечи свой голос кружкой вина! — Путник взглянул на толпу, грубо ухмыльнулся, затем повернулся к высокому молодому человеку, который стоял возле большого очага.
— Эй… ты тоже, парень — выпил бы да повеселился, а то больно кислая у тебя физиономия.
