Самому допросу, правда, предшествовал забавный эпизод. Этот «засранец Нехорошев», как следователи — между собой, естественно,— именовали теперь младшего коллегу из межрайонной прокуратуры, попросил оставить его наедине со Светланой Алексеевной буквально на пять минут, не больше. И он постарается убедить эту упрямую, своенравную и невероятно самонадеянную девушку... женщину (было похоже, что он уже и сам запутался, как ему в его-то положении следует ее называть), — словом, постарается уговорить ее быть предельно откровенной и искренней во время допроса.
«Важняки» засомневались, но Филипп убедил их — в присутствии Игоря Борисовича, — что ему, то есть Нехорошеву, рисковать и обманывать коллег в данной ситуации лично он, Агеев, не советовал бы категорически. А так, что же, пусть поговорит, предупредит, чем может грозить конкретно ей нежелание добровольно сотрудничать со следствием. Как, впрочем, и ему тоже. В общем, настращали и без того уже зажатого в угол Игоря и разрешили ему свидание, так сказать, наедине.
Тот не обманул. Действительно, пять минут спустя он вышел, чтобы заявить им, что Светлана Алексеевна согласна дать свои чистосердечные показания.
Одно было непонятно: каким образом сумел-таки повлиять на нее этот «межрайонный важняк», и в самом деле за какие-то считанные минуты убедивший Волкову рассказать, ничего не утаивая, о таких вещах, о которых следователи, пожалуй, и не чаяли услышать. Вот уж воистину исповедь — как перед казнью.
Последняя мысль неожиданно пришла в голову Филиппу, и он шепнул Курбатову. Тот внимательно взглянул на Филю каким-то новым, что ли, взглядом и медленно кивнул. Знали б они, насколько нечаянно, сами того не подозревая, оказались близки к истине! Ну а если б и знали, что изменилось бы? Процесс добывания истины бывает порой чрезвычайно жестоким — не внешне, нет, а внутренним своим, затаенным смыслом. Просто люди об этом редко догадываются либо предпочитают вообще не думать. Что еще проще...
Прима-балерина, несмотря на то что полностью — и душой, и телом — принадлежала исключительно высокому искусству, без коего себя и не мыслила, в быту оказалась очень наблюдательной и... памятливой. И еще — абсолютно не стеснительной в своих воспоминаниях и впечатлениях, касавшихся даже сугубо интимных сторон жизни. Она подробно, без всяких кокетливых ужимок или многозначительных умолчаний, рассказала о своих житейских мытарствах и трудностях до той поры, пока однажды неожиданно не приглянулась известному петербургскому бизнесмену Максиму Масленникову. Этот внешне приятный, спортивный молодой человек — лет тридцати с небольшим, расчетливый, но вовсе не скупой, а следовательно, весьма удобный и желанный, ввиду своей общительности и щедрости, практически в любой светской компании и в личном общении, был не лишен, однако, некоторых странностей, о которых Светлане стало известно лишь со временем. Но эти странности — чисто психологического или даже психического характера ей открылись много позже, после ряда неприятных историй, свидетелем которых она оказалась, вероятно, по чистой случайности, что тем не менее не спасло ее от кровавого — по ее представлению и твердому убеждению — исхода. И она после длительной преамбулы объяснила наконец, что конкретно имеет в виду.
Это, во-первых, ее уход от Максима, продиктованный изменениями в ее творческой судьбе: она собиралась переезжать в Москву. И второе — она покинула Максима, уйдя к его родному дяде, Виктору Михайловичу Нестерову, тоже очень крупному, совсем, можно сказать, крутому бизнесмену, у которого, по его словам, весь Петербург был в руках. Вероятно, самолюбивый, властный и жестокий Максим не захотел простить ее предательства, которого, в сущности, не было: ведь Максим все тянул и тянул с ее переходом из Мариинки в Большой театр, а Виктор Михайлович сделал это практически шутя — в течение какого-то дня. Так он сам ей и сказал. Надо же иметь обыкновенную человеческую благодарность! А еще именно Нестеров обеспечил ее очень даже престижным жильем в Москве. Может быть, следователи считают, что это стыдно: так вот, откровенно, продавать себя за возможность работать в Большом театре, за нормальные жизненные условия, за помощь, на которую способен в наше сволочное время далеко не каждый, не стыдно, зато буквально каждый стремится сам выиграть для себя — в первую очередь! Охмурить, обмануть, употребить в своих корыстных целях, а то и чисто скотских желаниях. А Виктор ничего такого от нее не хотел. Его вполне устраивало ее доброе отношение к нему. Ну там о любви рассуждать, конечно, нечего, какая такая любовь, если у тебя вся жизнь впереди, а он вдвое старше тебя? Это пока постель уравнивает шансы, а что станет завтра?
