— Вы здесь работаете? — спросил Саматов.
— Да, уборщица я, — донеслось из-за тряпичного забрала.
— А это ваш муж? — он разглядел, в сущности, еще молодое, симпатичное лицо.
— Нет. Моего мужа нет дома…
— А этот? — Тура показал на казаха.
— А это? Он так… сосед… Вы не думайте, он человек хороший… — она слегка улыбнулась.
— А что же он пьяный с утра?
— Жалко ему очень… его… того… Рыжего… — и ее черные влажные глаза исчезли из амбразуры темного платка.
— Как же! Конечно, жалко! Браконьеры, сволочи! Вам всегда жалко мертвого рыбинспектора!.. — Это подошел Кадыров. — Это я, как начальник Рыбоинспекции, которого вы чуть не сожгли, могу лично подтвердить!
В это время пьяный напрягся и медленно проговорил:
— Не говори менту… ничего ты ему не говори…
— Вы за Пухова все здесь кровью харкать будете! — крикнул Кадыров. Он показал на женщину. — Это жена Мазута! «Мазут» значит «Икра»! Первый браконьер здешних мест. Мазута надо брать обязательно… Где он? Иди отсюда! Браконьерское семя!.. — крикнул он на мальчика с «вокменом».
— Мой отец никогда вам не попадался! — возразил мальчик.
— Ты молчи, браконьерский помет… Пухов, царствие ему небесное, жалел твоего отца, вот он и не попадался… Отплатили вы ему — полной мерой…
Неожиданно из проема глухого платка раздался женский неуверенный голос:
— Сережу все уважали… Ни у кого рука бы не поднялась…
— Ну да! Эт-то точно! — сердито рубанул рукой воздух подошедший Бураков. — У вас здесь рука не поднялась. Из Палестины террористы прилетели!..
Тура остановил его, обратился к женщине:
— Вы когда мужа последний раз видели?
— Дня три назад, — прошелестело почти неслышно из-под платка.
Тура спросил мальчишку:
— Где твой отец?
— Не знаю… Нет его…
— И он не знает, — кивнул Кадыров. — И Алия не видела… И никто не в курсе. Чисто — Сицилия!.. Ну-ка, открой нам его «козлятник»!
Женщина подняла руку.
— Да разве он оставит ключ! Вы же знаете… Ну! Никогда он ключа не оставит!
Показалась доктор Мурадова — ее желтая импортная куртка выделялась на унылом желто-сером фоне окружающего мира. Даже издали было видно, какая она еще молодая и гибкая.
— Два выстрела и оба смертельные, — сказала она. — С повреждением жизненно важных органов… Остальное покажет вскрытие…
Тура кивнул. Взгляд его остановился на подписи, сделанной на фронтоне здания.
— А почему — «Банк»?
— Так здесь и был банк. — Мурадова улыбнулась. — Настоящий банк.
— Банк — в пустыне?
— Здесь был город. Вот это все был город… — она широко обвела рукой вокруг себя.
Внезапно Тура поймал себя на том, что смотрит не на разрушенный город, а на нее, на Анну. Она тоже заметила это, отвела взгляд.
— …Лет двадцать или тридцать назад… А когда стали перекрывать залив, кто-то придумал сэкономить средства… Ну, чтобы бут и камень не возить издалека — снесли город и вывезли на перемычку…
Из «банка» показалась жена Мазута:
— Подождите немного, скоро картошка сварится. Есть хлеб, плавленные сырки… — Извиняющимся тоном добавила. — У нас тут со снабжением неважно…
— Ага, — Кадыров снова вспылил. — Если бы ты нового начальника милиции не боялась, сейчас бы нашлась из заначки осетрина да икра малосольная…
— Откуда? Если бы что было, от всей души бы и предложила…
— А я бы плюнул на такое угощение! На этой осетрине, может быть, кровь Пухова! А я рыбу с кровцой терпеть не могу… — Кадыров отвернулся.
— Зачем же так? Может, кто и ходит на запрещенный лов… Но чтоб человека убить!..
Шофер и Орезов осторожно укладывали окоченевшее тело в задний зарешеченный отсек машины. Ноги не пролезали в дверцу, и Орезов заорал на шофера, пытавшегося силой затолкать их в узкий проем:
— Угомонись, дубина! Это наш товарищ, а не саксаул…
Шофер смущенно пожал плечами:
— Я ведь как лучше… А он все равно ничего уже не чует…
— Много ты знаешь, чует он или не чует, — зло бросил через плечо Орезов.
Он бережно взял сизую распухшую ступню Пухова и осторожно засунул его ногу в машину и захлопнул дверцу с затворным стуком.
К Туре, Анне и Орезову подошел невесть откуда взявшийся малюсенький человечек с усами, просительно сказал:
— Скажи, Хаджинур, начальникам — пусть я с Сережкой поеду… Я — маленький, места не занимаю, а ему одному, в ящике, не страшно будет… Все-таки, не один там будет… — На лице его плавала странная гримаса.
