– Хорошо горит, – с удовлетворением констатировал я и спрыгнул на землю.
– А моя машина?! – выпучив глаза, прошлепал губами Виктор, когда я рванул вперед, на ходу закрывая дверь.
– Ее там не оказалось, – ответил я.
– Что значит – не оказалось?! Почему не оказалось?!
– А бес его знает! – равнодушно ответил я, виртуозно объезжая ямы и колдобины. – Может, уже на штрафной площадке в ГАИ стоит. Может, в автошколе. Не знаю. Все спуталось…
– Ну, ты, Кирилл, даешь! Как так можно! Что я теперь скажу…
– Заткнись! – заорал я, ударяя по педали тормоза. Виктор едва успел вытянуть вперед руки, иначе неминуемо бы расквасил свой мясистый нос о ветровое стекло. – Что ты трясешься за свою рухлядь, как за маму? Этому четырехколесному дерьму давно место на свалке! И не спрашивай меня больше ни о чем, пока я сам с тобой не заговорю! Не нервируй меня! Не попадайся мне на глаза! Понял, заслуженный производитель «чайников»?!
Я так на него наорал, что до своего дома Виктор ехал молча, не смея даже взглянуть на меня. Я остановил машину у калитки, обвитой плющом, за которой возвышалась фигура его крепкой, как статуя Родины-матери, жены с ведром, полным застиранного желтого белья.
Виктор молча выбрался из машины, застрял ногой на подножке и чуть не свалился на землю. Я дал задний ход и развернул «Ниссан» так, чтобы фары освещали Виктору дорогу. Я провожал взглядом мешковатую, неуклюжую фигуру инструктора, чувствуя легкое угрызение совести.
Я разбогател, думал я, и перестал понимать таких, как он. Назвал его машину рухлядью, дерьмом. А ведь у него, кроме этой служебной «шестерки», ничего другого в жизни не было и уже никогда не будет, и ее старый мотор, изношенную подвеску, стертую коробку передач он всегда так старательно перебирал, чистил и смазывал, словно любящий отец заботился о своем больном ребенке.
Я поднялся на второй этаж, прошел в конец коридора и громко постучал кулаком в крайнюю дверь.
– Инга!!
Напрасно я колотил ни в чем не повинную дверь – девушки в номере не было. Еще на улице я обратил внимание на то, что, несмотря на поздний час, свет в ее окнах не горит.
– Ну ладно, – пробормотал я, подошел к двери Браза и постучал. – Касьян, откройте, пожалуйста!
Конечно, в это время не стоило вламываться к человеку, который поселился у меня ради того, чтобы его не беспокоили, но в минуты душевного волнения я жил по принципу: дурная голова ногам покоя не дает – и правил этикета придерживался весьма условно.
Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы через образовавшуюся щель можно было посмотреть одним глазом. Режиссер, убедившись, что стучал я, попросил меня подождать минутку и снова заперся. Наверное, он уже готовился ко сну, и я пожалел, что испортил ему первое впечатление от гостиницы.
Во второй раз Касьян открыл дверь нараспашку, словно намеревался провести в апартаменты слона.
– Заходите! – сказал он.
– Нет, – отказался я. – Мне нужно задать вам всего один вопрос…
– Заходите, заходите! – проявил настойчивость Браз и, видя, что я не намерен переступать через порог, схватил меня за руку и втащил в комнату. – Я работаю, но вы мне совсем не помешаете. Хорошо, что вы зашли! Голова уже распухает… Садитесь!
Дверь в спальню была плотно закрыта, шторы задернуты, на журнальном столике, под лампой, лежала брошюра, ручка и лист бумаги, но в воздухе витал легкий запах духов и спиртного. Я снова посмотрел на столик, словно споткнулся. Предметы лежали так, как если бы их разложили для показа.
– Садитесь, – повторил Браз, обеими руками зачесал свои длинные волосы назад и тряхнул головой, придавая прическе объем. – Вы никогда не имели дела с кинематографом? – спросил он, присаживаясь у столика. – Нет?.. Счастливый человек!
– Вас заставляют заниматься этим делом? – спросил я и улыбнулся, чтобы смягчить вопрос.
– Нет, – ответил Браз, выпятив губы. – Никто не заставляет. Просто я ничего другого не умею, кроме как снимать фильмы.
– По-моему, это не самое плохое занятие, – предположил я.
– Вы так считаете? – спросил Браз и остановил на мне долгий взгляд. – Впрочем, это бесполезный разговор. Вы хотели о чем-то меня спросить?
