Странно, что она не могла уснуть. По сути, она ощущала облегчение, теперь, когда ей стало известно все… Жизнь изо дня в день была ужасной, ненависть слуг и большинства других человеческих существ была близка к пределу, который она могла вынести. Она, должно быть, все-таки задремала, так как жестокая мысль, которую она уловила откуда-то извне, в искаженном виду превратилась в нереальный сон, который она увидела.
Кетлин беспокойно зашевелилась. Усики слэна (тонкие пряди волос, тускло поблескивающие, как полированное золото, на фоне волос, которые обрамляли ее точеное детское личико) целиком приподнялись над остальными волосами и слабо колыхались, как будто их обвевал слабый ветерок… Слабо, но настойчиво.
Вдруг эти чувствительные антены подцепили угрожающую мысль из мрака окутанного ночью дворца Кира Грея. Кетлин проснулась, дрожа от страха.
В ее мозгу застряла на мгновение мысль — мысль отчетливая, жестокая, мысль, выражающая намерение совершить хладнокровное убийство. Подобно холодному душу, эта мысль полностью прогнала ее сон. А затем она вдруг исчезда, исчезла совершенно, будто ее и вовсе не было. Осталась только смутная неразбериха мысленных образов, которые лились нескончаемым потоком из бесчисленных помещений огромного дворца.
Кетлин лежала очень тихо, и из глубины ее собственного сознания пришло понимание того, что все это означало. Кто-то не хочет ждать до завтра. Кто-то сомневается в том, что над ней совершится казнь. И он намеревается поставить Совет перед свершившимся фактом. Могло быть только одно лицо, достаточно могущественное, чтобы не бояться последствий: Джон Петти, глава секретной полиции, фанатик, ненавидивший слэнов и вместе с этом и ее, ненавидел столь люто, что даже в этой берлоге анти-слэнов его мысли были наиболее яркие и впечатляющие. Убийца, должно быть, из его приспешников.
Она усилием воли успокаивала свои нервы и заставила свой разум начать зондаж все дальше и дальше, до самых крайних пределов ее возможностей. Тянулись секунды, но она продолжала лежать, разыскивая мозг, который хоть на короткое мгновение таил бы в себе угрозу ее жизни. Шепот мыслей извне превратился в рев, который потряс ее сознание. Уже несколько месяцев она обследовала мир неконтролируемых умов. В ее сознании никогда не ослабевала память об их ужасах. Однако реальность была хуже воспоминаний. Неумолимо, почти со взрослой настойчивостью она удерживла себя в этой буре разумов, изо всех сил стараясь по очереди изолировать индивидуальность каждого. Откуда-то внезапно выплыла фраза:
«О, господи, надеюсь, они не обнаружат, что их обманывают. Сегодня — на овощах!». Это, должно быть, жена помощника повара, несчастная богобоязненная женщина, которая жила в постоянном смертельном страхе перед днем, когда будет разоблачено вероломство ее мужа.
Кетлин на миг прониклась жалостью к этой испытывающей ужасные муки совести маленькой женщине, лежащей без сна в темноте рядом со своим мужем. Но не слишком сильной жалостью, так как эта маленькая женщина однажды, повинуясь абсолютно злобному импульсу, остановилась, когда Кетлин проходила мимо нее по коридору, и безо всякого предварительного раздумья, что могло бы предупредить девушку, с силой ударила ее по лицу.
Разум Кетлин спешил, движимый все более растущим чувством безотлагательности.
Разные картины мелькали в ее голове, настоящий калейдоскоп, причем, некоторые из них были настолько ярки, что почти полностью перекрывали все другие. Здесь был целый мир дворца с его интригами, с его бесчисленными личными трагедиями, с его жестоким честолюбием. Здесь были самые сокровенные мечты ворочающихся во сне людей. И здесь присутствовали также и мысли людей, всю ночь занимающихся составлением хитроумных планов.
И вдруг к ней ворвался обрывок грубого желания, жестокой решимости убить ее! В тот же момент он пропал, как неуловимая бабочка, но сам он не напоминал бабочку. Беспощадность этой мысли была подобна шторе, доводящей ее до отчаяния. Потому что этот второй проблеск угрожающей ей мысли был таким мощным, что источник ее мог находиться где-то рядом, только где-то в непосредственной близости от нее.
