Куда же им было деваться? Все мужчины матерятся. Кто-то… а может, и целая группа студентов… получил огромное удовольствие, развращая двух прекрасных птиц.
– Странно, но картину они не портят, – заметил Рейф.
– Удирай, приятель, удирай, приятель, уди…
– Засранец, засранец!
– Терпит же их как-то твоя сестра.
– Просто их хозяина не нашли, и она испугалась, что их… ну, что обычно делают с бездомными птицами? Наверное, усыпляют.
Рейф бросил сумки в спальне, распахнул окно и заглянул в холодильник.
– Для жарки они староваты, но если потушить…
– Рейф!
– Шучу, – сказал он. – Хочешь…. Смотри-ка, мы можем сварганить омлет с ветчиной или…
Услышав шаги Лохматика, Молли открыла банку кошачьих консервов. Не удивительно, что от бедняги так воняет. Все дело в еде.
– Салли Энн хочет дать мне щенка.
– И что? – Рейф достал все необходимое для омлета и сложил их на кухонный стол.
– Там, где я живу, нельзя держать животных.
– Скажи, что собака нужна тебе для охраны.
– Я могу сказать все что угодно, но вряд ли это поможет.
От усталости Молли даже есть не хотелось. И непонятно почему, ведь в последние несколько часов она сидела сиднем, чувствуя рядом этого мужчину – его тепло, его силу, кедровый аромат крема для бритья, смешивающийся с запахами металла и масла, наполнявшими кабину самолета.
– Как ты думаешь, можно устать от отдыха?
Рейф взбивал яйца. Как ни странно, ей вовсе не казался нелепым вид высокого, крепкого мужчины в брюках военного образца, стильной рубашке и с заткнутым за пояс посудным полотенцем в цветочек.
– Надо и мне чем-то заняться, – сказала Молли и вскочила так резко, что у нее закружилась голова. А затем она просто стояла, как дура, не зная, с чего начать. – Наверное, завтра они приедут. Надо убраться в доме.
– Зачем? Разве они наводили порядок перед твоим приездом?
– Это другое.
– Почему другое?
– Не знаю! – крикнула Молли, растерянно разведя руками. – Так положено! Я всегда убираюсь, когда кого-нибудь жду.
Ветчина шипела на маленьком огне. Рейф вылил в сковороду смесь для омлета.
– Сядь, Молли, – спокойно сказал он. – Раньше завтрашнего вечера они не появятся. Ты должна плотно поужинать и лечь спать. А волноваться будешь завтра утром. Если хочешь, я придумаю еще пару поводов для волнения.
Молли рассмеялась. Странно, но как только она поняла, что Рейф говорит ей именно те слова, которые она сама год за годом твердила Анне-Марии и Мариетте, смех забурлил в ней, словно пузырьки газа в минералке.
– Ты думаешь, это забавно? Хочешь, я начну прямо сейчас? Как насчет ситуации на Дальнем Востоке? Недавнего землетрясения? Цен на нефть и состояния экономики?
Молли стонала от смеха.
– Достань для меня сыр, – сказала она, когда к ней вернулся дар речи.
– Гм… он начал портиться, – предупредил Рейф. – Я срежу плесень.
– Ну и что? Зато есть еще один повод для завтрашнего волнения.
Завтра ей будет не до заплесневевшего сыра, но сейчас она собиралась наслаждаться оставшимися часами в обществе мужчины, который показал ей, что такое любовь.
Это смех. Это сочувствие. Это слияние тел, душ и разумов, как если бы они были двумя половинками одного целого. Это ужасная, пугающая мысль о том, что ты навечно привязан к другому человеку, и ничего не можешь с этим поделать.
И будь, что будет.
Рейф не сказал ей, когда собирается уезжать, но вряд ли он задержится надолго после возвращения Анны-Марии и Стю. Он вроде бы хотел убедиться, что они доехали благополучно, но затем ему уже незачем будет оставаться.
Наверное, ей стоит уехать раньше него, просто чтобы доказать, что она на это способна. А пока у нее остается последняя ночь.
Но после омлета и двух бокалов вина Молли потянуло в сон.
– Очень вкусно, но что-то я раззевалась. Ничего, если я посуду завтра вымою?
Постель была разобрана. Молли через силу разделась и натянула пижамную куртку. Завтра она будет подметать, вытирать пыль и беспокоиться о том, как жить дальше и исцелить свое разбитое сердце.
Возможно, у Стю и Анны-Марии появятся дети.
Возможно…
