— Вы были ребенком, когда познакомились с ним, — заметила Джеки.
— Я был испорченным, избалованным мальчишкой, — поправил ее Винсент и покачал головой.
— В досье, собранном на вас отцовской фирмой, говорится, что именно встреча с Шекспиром определила вашу судьбу и вы решили стать актером. — В шкафах ее детективного агентства лежали досье на очень многих бессмертных со сведениями, собранными за долгие годы.
Винсент расхохотался:
— В моем случае ваше досье ошибается. Меня убедила не столько сама встреча с ним, сколько хорошенькие леди, осаждавшие театр и восхищавшиеся актерами. Кроме того, меня подтолкнула церковь, в те времена обрушившаяся на театры и называвшая их безнравственными и непристойными. В моих глазах театр стал очень притягательным.
— Мятежная юность, — усмехнулась Джеки.
— Возможно, — допустил Винсент. — Но я всегда был на стороне гонимых, а церковь уничтожила бы театр, если бы не поддержка королевской и аристократических семей.
Винсент оперся на бортик бассейна и начал лениво шевелить лежащими на поверхности воды ногами.
— В те времена театр был чем-то особенным. Столько энергии и возбуждения!
— А сейчас? — спросила Джеки.
— Сейчас… — Он нахмурился. — Сейчас это холодные амбиции и погоня за всемогущим долларом. Осталось очень мало по-настоящему интересного, творческого, особенно в Голливуде, где повторяют старые денежные проекты и переносят на большой экран видеоигры, вместо того чтобы создавать новые блестящие сценарии и шоу.
Джеки нахмурилась. Винсент действительно выглядел уставшим и циничным. Может быть, опасения Маргарет и в самом деле оправданны?
— Если вам не нравится Голливуд, то почему живете здесь? Почему не переехать поближе к семье?
— В последнее время я и сам этому удивляюсь, — признался Винсент и коротко хохотнул. — Честно говоря, я подозреваю, что и правда бунтовал тогда.
— Да? — с удивлением спросила Джеки.
— Ну, вы же знаете, отцы всегда хотят, чтобы сыновья шли по их стопам.
— А сыновья часто восстают, — улыбнулась Джеки, но улыбка ее увяла, когда она добавила: — Ваш отец — дознаватель в Совете.
Винсент поднял брови, и Джеки поняла, что в ее голосе сквозило раздражение. Совет был правящим органом бессмертных, а их дознаватели — эквивалентом человеческой полиции. Джеки всегда возмущалась тем, что бессмертные ставят себя выше человеческих законов и считают, что у них должны действовать свои законы и собственные дознаватели.
Но с другой стороны, она понимала, что полиция смертных не смогла бы заставить их выполнять человеческие законы. Сама идея смехотворна. Допустим, нужно наказать Винсента или любого другого бессмертного за превышение скорости. Им всего-то и потребуется, что войти в сознание полицейского и убедить его, что никакого превышения не было и что вообще полицейский их никогда не видел. И точно так же с любым другим законом. Пережив опыт контроля над собственным мозгом, зная, что бессмертные могут заставить смертных сделать против воли что угодно, Джеки понимала, насколько пугающими были их способности. Один из них мог, к примеру, убить кого-то перед целой толпой свидетелей, а потом заставить всех до единого забыть то, что они видели. Собственные дознаватели им необходимы.
Что до своих законов, то Джеки хотя и хотела, чтобы бессмертные следовали всем человеческим законам, но все же понимала, что бессмертные так рассеяны по свету, что дознаватели просто не в состоянии заставить их эти законы выполнять. И поэтому они остановились на законах, действительно для них важных, например таких, как обязать всех пить только фасованную кровь и не трогать смертных, за исключением случаев крайней необходимости или по медицинским показаниям, когда требуются живые доноры. Остальные законы, похоже, были просто направлены на то, чтобы не перенаселить землю, разрешая родить только одного ребенка раз в сто лет и обратить только одного смертного за всю жизнь.
Джеки знала, что нарушение этих законов каралось смертью, причем очень мучительной. Согласно отцовским документам, последнего бессмертного, попытавшегося обратить более одного разрешенного смертного, выследили здесь, в Калифорнии. Его привязали к столбу и оставили на весь день на солнце, а на закате обезглавили. Обезглавливание, вероятно, было самым милосердным эпизодом в этом действе. Настоящее наказание — это пребывание целый день на солнце, в результате чего происходит обезвоживание и наночастицы, нуждающиеся в крови, начинают поедать собственные органы осужденного. По словам Бастьена, для них не существовало более страшной пытки, и преступник умолял как можно скорее отрубить ему голову и избавить от мук.
