День, наверное, будет жарким. ещё утро, по ужо начинает одолевать духота. Сейчас хорошо бы, пожалуй, выпить пивка. У стеклянного павильона толпится парод, и буфетчик в белом халате с закатанными рукавами бегает из павильона к печке с подносом сырых чебуреков.
— Эй, ходи сюда! — кричит он, заметив в толпе Илью. — Что тебя все никак не найдешь, прячешься, как скромная девушка?
Илья думает, что это относится к кому-то в очереди, но все люди оборачиваются к нему. Только все равно он ничего не понимает и удивляется, откуда знает его этот угрюмый усатый буфетчик. Люди расступаются, давая ему пройти, и никто не выражает неудовольствия, что кого-то пускают без очереди.
— Рахима! — кричит буфетчик в глубь павильона. — Налей, пожалуйста, пива и подай человеку.
Илья смотрит на него и улыбается, ожидая объяснения, но буфетчик заворачивает ему в бумагу два чебурека и машет рукой, торопясь в павильон за новой порцией сырых чебуреков.
— Как будешь свободный, заходи. Испортилась кофеварка, посмотри, что там такое, а?..
Поселок небольшой, и об Илье идет молва, что вот-де приехал мастер, который все может. И вся очередь с уважением смотрит на него, потому что, наверно, они тоже что-то слыхали о нем как о мастере, а мастер всякому может пригодиться.
Пахнет жареным луком, перцем и дымом, и вся долина пахнет луком, словно это большая кухня под открытым небом, и все люди здесь в непонятном Илье родстве, в котором, кажется, и ему с дочкой нашлось свое место…
Утром прибыл дед, Настин свекор. Андрей Никифорович Горшков. Собственно, признавать ли его настоящим свекром, Настя и сама не знала, потому что Степана, сына его, видела редко. Раньше, бывало, наезжал Степан ненадолго и снова исчезал, изредка напоминая о себе небольшими переводами то из Сибири, то из Заполярья, а теперь и вовсе пропал — третий год о нем ни слуху ни духу. Настя мужем его не считала, не особенно ждала его, да и свекром не интересовалась. А тут вдруг такое: ехать ей в дом отдыха, сына не с кем оставить. Ну и написала ему: приезжайте, мол, Андрей Никифорович, пожить на время. Написала безо всякой надежды, а он взял и приехал, чем сильно обрадовал: все же дед он Петьке, а они и не виделись даже.
Петька спал ещё, спрятав голову под подушку, а взрослые, перешептываясь, заносили вещи в дом: ящик, чемодан, рыболовную сетку с завернутыми в неё удочками и другими снастями. Во дворе стоял мохнатый ослик с тележкой и потряхивал ушами. Настя заглянула в ящик, оставленный в сенях:
— Ой, батя, меду привез…
Нравилось ей слово это — «батя», часто и со значением произносила его, преданно заглядывая старику в глаза, чем немало смущала его — не привык.
— Как же, на пасеке жить — и без меду. — Он покашливал и смотрел в сторону. — А как у вас тут в саду? Есть чего? Ну ладно, иди на работу, опоздаешь.
— Проснется Петька — за хлебом пошлешь. И молоко пусть купит.
Андрей Никифорович взял у неё деньги, пересчитал и спрятал в кошелек.
— Иди, иди, я догляжу за всем.
Стараясь не шуметь, дед поднял с пола одеяло, прикрыл внука и оглядел дом. Кроме старенького буфета и кровати в одной половине, дивана и тумбочки в другой, в нем ничего не было, если не считать картинок из журналов — космонавтов и спортсменов на стенах.
«Не нажила», — подумал старик, потянул гирьку на засиженных мухами ходиках и вышел во двор. Там он выпряг из тележки осла и стал осматривать хозяйство, поступившеё в его распоряжение на время отъезда невестки.
Андрей Никифорович прошелся по саду. На четырех сотках здесь буйно разросся чертополох, бурьян поднялся в полроста яблоням и вишням, малина свивалась с крапивой. Все здесь было тощим от недогляда и запустения. Присев на старый ящик, старик вытащил кисет и закурил, обдумывая, с чего начать.
Петька проснулся часам к десяти. Смутными глазами оглядел он непривычно чистую комнату, увидел на столе дыню и кастрюльку, прикрытую полотенцем, протопал, потягиваясь, к столу и отрезал ножом кусок дыни.
Со двора слышались странные звуки: жжик, жжик! Возле сарая сидел на чурбаке старик — седоусый, безбородый, в очках со стальной оправой — и точил напильником косу.