— Черт возьми! Не желаю, чтобы вы разговаривали со мной в таком тоне… Довожу до вашего сведения, Орелия, что ни разу в жизни я не вступал в близкие отношения с женщиной против ее воли и никогда не развлекался с горничными, как в своем доме, так и с теми, кто служит в чужих домах!
— Тогда давайте надеяться, что в дальнейшем сэру Мортимеру не будет так легко получить приглашение в любой из ваших домов, где он мог бы вступать в отношения с порядочными девушками любого происхождения!
— Ну, в этом вы можете быть уверены, но позвольте мне вам заметить, Орелия: вам не подобает быть лично связанной с такими проблемами. Светские дамы должны передоверять их более опытным людям!
— А кто же эти более опытные люди? Слуги, занимающие в доме более высокое положение и от этого чрезвычайно жестоко относящиеся к нижестоящим? Да нет, милорд, вы ведь хотели сейчас сказать совсем другое, а именно: светским дамам следует держаться подальше от таких отвратительных инцидентов… Вы это имели в виду?
— Да, именно это!
— Тогда позвольте заметить вам, — сердито возразила Орелия, — что я не отношусь к числу светских дам. Полагаю также, что уже настало время, когда все женщины, независимо от происхождения, должны знать, сколько низменных поступков и преступлений совершается вокруг них! — Глаза ее сверкнули, и звенящим от волнения голосом она продолжила, не помня себя: — Но, очевидно, светские джентльмены обращают внимание на подобные обстоятельства только в тех случаях, когда сами получают удовольствие, а их жены, которые могли бы проявить сочувствие к девушкам вроде Эммы, не желают заявить свой протест! Например, властям, разрешающим процветание публичных домов, существующих поблизости от священных семейных очагов этих дам и господ…
— Но откуда вы вообще можете знать о публичных домах? — взвился маркиз.
— Да будет вам известно, милорд, один из таких домов находится менее чем в пяти минутах езды от Райд Хауза! И любая светская дама, если она не слепа, конечно, проезжая на прием в Карлтон Хауз или еще в какой-нибудь из блестящих огнями дворцов, может видеть несчастных малолетних проституток, притаившихся в тени домов на Пикадилли.
— Вам не следует говорить о подобных вещах! — опять возвысил голос маркиз.
— А что же мне, по-вашему, следует делать? Зажмуриться при виде этих жалких существ? А ведь многим из них едва больше десяти лет. Они бродят по улицам в надежде, что какой-нибудь пьяный светский щеголь откликнется на их приглашение! А может быть, следует позабыть и о том, что в публичных домах квартала Сент-Джайлс обитает четыре сотни подобных несчастных и что мальчики, живущие там, с детства становятся ворами-карманниками, а девочек заставляют заниматься проституцией, поскольку других занятий там для них попросту нет? — Орелия задыхалась.
— Но откуда вам все это известно? — Лицо маркиза было растерянным и… несчастным.
— А вы полагаете, в Лондоне я могу видеть лишь блеск драгоценностей и слышать лишь звон бокалов с шампанским? — язвительно осведомилась Орелия, и щеки ее мгновенно стали пунцовыми от охватившего ее пламенного негодования, так что она не могла удержаться и обрушила на маркиза свой гнев: — И вы полагаете также, что все, кто читает газеты или следит за парламентскими дебатами, не подозревают о тех ужасах, что творятся в разных концах страны?.. — Голос ее достиг верхних октав. Она запнулась, закашлялась, помолчала немного и внезапно тихо продолжила: — Как же… как, милорд… как я могу не думать о женщинах, которые, обнажившись до пояса, таскают тележки с углем в душных, зловонных шахтах? О работающих на ткацких фабриках детях, которым иногда нет и пяти лет и которых избивают смотрители, когда они засыпают от страшной усталости… А когда я сама сладко сплю, меня могут разбудить крики маленьких трубочистов — этих лазающих мальчиков, как их называют! — очень многих из них родители, живущие в глубокой нужде, продают, когда им едва исполняется по четыре года, и они начинают работать в узких и тесных трубах, а вам должно быть отлично известно, что лондонские дымоходы — особенно узкие и извилистые, так что малышей туда буквально запихивают, а если они боятся туда лезть и сопротивляются, то их колют булавками или подпаливают огнем! Некоторые гибнут затем от удушья… А многие медленно умирают от рака мошонки — «профессиональной» болезни почти всех трубочистов… К двенадцати годам, когда эти бедные мальчики подрастают и в дымоход их уже не запихнуть, даже силой, они становятся и вовсе калеками… И все это ради того, милорд, чтобы камины вас согревали, а дети чтобы проворнее чистили дымоходы в домах… вашего, черт побери, сиятельства!.. А как вам нравится их праздник первого мая, когда они выбеливают себя мукой и пудрой и идут по улицам города, гремя своими орудиями труда — щеточками для сажи и «кошками» для пролезания в трубе — и поют… Вы верите в то, что им действительно так весело?.. И ведь второго мая кто-то из них уже умрет или погибнет… И никто из палаты лордов не поступит, как царь Эдип, когда узнал горькую преступную правду…
