Я ждал. Она молчала.
Я думал, что она заговорит о боге, о необходимости молиться, как это делала тетка, и насторожился. Но мать неожиданно заговорила об отце. Говорила она тихим, грудным голосом о том, как отцу, наверно, тяжело там, на фронте. Где он сейчас? Что делает? Может, где-нибудь мокнет под холодным дождем, идет по грязной, скользкой дороге или сидит в сырой землянке голодный под градом вражеских пуль?
Говорила она все медленнее и медленнее, а по щекам ее все чаще и чаще катились слезы.
Вот она умолкла совсем.
Сестренка, прильнув к ее ногам, дремала.
На улице возле плетня и в трубе охрипшим псом повизгивал ветер. В окнах вздрагивали и дребезжали стекла. Только за печкой спокойно и одноголосо трещал сверчок да на стене мерно отстукивал время маятник старых часов. Мать устало вздохнула и прошептала:
- Ты, Вова, не смотри, что я молюсь. Это так. А ты учись. В школе-то все правду говорят. - И, поправив на сестренке платье, добавила: - Спит уже. Ну, учи, а мы ляжем.
Мне было не до уроков. Я захлопнул книгу и тоже лег. Дождь не переставал. Шел всю ночь, весь следующий день, и только к вечеру как-то сразу разведрилось. Выглянуло теплое солнце. Заблестели лужи. А через несколько дней началась настоящая весна. Зашумели мутноватые потоки. На высоких угрюмых тополях загалдели грачи. Бойко и весело зачирикали воробьи.
На колхозном дворе разбирали телеги, рыдваны, ремонтировали сеялки, красили и подновляли плуги и бороны. Готовились к весеннему севу. Лошади отдыхали. Из кузницы далеко разносился жизнерадостный перезвон молотков. Школу распустили на каникулы. Скоро вздуется и забушует река. Пора готовить рыболовные снасти, но нам с Витькой было не до них.
В колхозе начались опоросы свиней. Матери нередко приходилось дежурить по ночам на свиноферме. Мы понимали, что матери тяжело, и часто дежурили вместо нее. Мать давала нам тысячу наказов и уходила домой отдыхать. А мы забирались в кухню, где готовили поросятам корм, разводили в печке небольшой огонь и всю ночь пекли в пухлой золе картошку. Или же целыми часами носились с поленьями в руках по длинному, тускло освещенному коридору свинофермы - охотились на крыс, которых там было неисчислимое количество. Иногда к нам в кухню приходил старик сторож Игнат...
Придет, снимет шапку с лысой головы, закурит, посмотрит то на меня, то на Витьку и, ничего не сказав, улыбнется. Мы тоже засмеемся. Чудной какой-то был Игнат. Седые брови, как две небольшие щетки, топырились в разные стороны; глаза, маленькие, быстрые, светились среди красноватых век веселой озорной улыбкой; над беззубым, пескариным ртом усы, пожелтевшие от табака, свисали, словно с крыш сосульки; а на худощавом морщинистом лице рассыпались, как будто маковые зерна, синеватые точки.
Мы угощали Игната душистой печеной картошкой, а Игнат потчевал нас смешными рассказами. В тяжелые ночи, когда поросилась свиноматка, мы бежали за Игнатом сами. Он снимал с себя шубу, засучивал рукава и принимал роды. Если в хлеве уже лежала дюжина маленьких поросят, Игнат ласково поглаживал свиноматку, смеялся и потирал от удовольствия руки. Мы, признаться, не особенно радовались такой груде поросят. Мы знали, что из-за них не придется уснуть вплоть до утра. Впрочем, утро в свинарнике начиналось рано. Еще не полностью рассеется над деревней мрак, еще солнце только чуть-чуть озолотит дремлющие на небе облака, кухня на свиноферме оживала.
Мать со своей помощницей Агафьей, толстой, рыжей женщиной с белыми ресницами и вытаращенными глазами, в кожаных фартуках, засучив рукава, мыли картошку и высыпали ее в огромный чан. Под чаном в худой печи потрескивали дрова. А под невысоким черным от копоти потолком, словно осенние облака, бродил косматый дым.
Однажды после такой тревожной бессонной ночи мы с Витькой поздно возвратились домой. Я выпил несколько стаканов теплого парного молока, торопливо разделся и только хотел прыгнуть на кровать, как в комнату без стука вбежала Люська.
- Ой, - вскрикнула она и отвернулась к стене. Озадаченный ее неожиданным визитом, я глупо переминался с ноги на ногу и вдруг выпалил:
