Из женских разговоров так выходило, что этим женщинам хорошо везде. И в палатках с комарами и небритыми мужиками, и на круизных лайнерах в вечерних платьях. Они постоянно в своих мыслях дополняли одно другим, осознавая себя везде.
– Они же счастливы, – вновь подумал Надеждин. Эта мысль сильно его «контузила». Он никогда не знал, и не был и не жил со счастливыми женщинами. Он опять размышлял: «Удивительно, они счастливы. А говорят, бабы – дуры. Нет, дуры – это когда существует стойкий ужас оторваться свою задницу от тёплого сортира, или от любимой кухонной плиты. Страх сбежать от глупого мужа, дивана и телевизора. А когда она всегда и везде с тобой рядом – она, почти Богиня для мужчины. Они и есть – богини. Кто, как не богини, будут всю ночь напролёт нагишом купаться. Такие женщины – это наш мужской свет, любовь, гармония и покой». С это высокой ноты, Надеждин обрушился в свои воспоминания. Почему он не видел этого раньше. Почему он проходил мимо таких женщин. Ведь вот он, этот мир. Но это другой мир. А он все эти годы жил в каком-то ином параллельном мире. В мире, где все кому не лень, пытались привязать его Душу ко всему материальному, к этим бренным останкам чужого творчества. Зачем он так жил? Почему не видел другой жизни? Разве обладание один единственный раз женщиной выходящей из моря в лучах лунного света не стоит многих лет лежания с женой под одним одеялом? Ответ ему был очевиден.
Стоило сесть у костра, среди шума сосен, разноцветных палаток и морского прибоя, как забывались все команды дрессировщиков. А его дрессировали материальным миром почти полвека. И он поддавался дрессировке, так же как и другие. Но он никогда раньше не думал, что именно разница в обладании людьми «ветхой недвижимостью» порождает все земные пороки: зло, страх, ненависть, лицемерие, раздражение, ложь, воровство, чревоугодие, самосожаление, гордыню, эгоизм. Зачем всё это? А ведь эти люди, Надеждин обвёл всех взглядом, наверняка и зимой, хоть на выходные, но едут в лес и ночуют в палатках среди белого снега. Разве они дикари? Дикарь скорее он сам, зажатый со всех сторон крепостными стенами материальной сытости. А что ему дала эта сытость? Прирост массы тела, облысение головы и узость мышления от «деревянного» рубля до «зелёного» бакса. От этих мыслей пела уже не только Душа Надеждинаа, но и Муза млела, ласково жмурилась и тихонько мурлыкала. Даже Пегас прискакал посмотреть на это чудо – Надеждина, ибо не каждый день, и даже не каждый год, человек задумывается над своим местом в оси координат мироздания. Всех их радовал несомненный факт – Надеждин начал кое-что понимать, а значит и они, рядом с ним, не зря проводят время.
Больше всех радовалась Муза. Она сомневалась до последнего. Музам в жизни писателей приходится труднее всего. Известный армейский афоризм: «Шиза косит наши ряды», для Муз не пустой звук. Когда Надеждин куролесил в библиотеке, потом сидел в костре, Муза боялась за его разум и поругивала своих сестёр – муз. Она думала, уж не свихнулся ли он от своей математики и литературы. Ей было его жаль. Надеждин был, всё-таки, мужчиной видным, симпатичным, с ним ещё можно было «понемногу пройти огромную дорогу». Муза не хотела взрыва Надеждина, взрыва всех его накопившихся несчастий, бед, зла, ошибок. Это был бы слишком обычный и простой конец многих людей: взрыв – страшный суд – новые пути.
Надеждин, почему-то нравился Музе. Она молилась за него. И вроде обошлось. В народе, как помнила Муза, окончанию дурных метаний и хаоса дают точное определение: «Перебесился». Надеждин, вроде бы, успокоился, перебесился. Да и как ему было не успокоится, если весь естественный отбор на фестивале бардовской песни определялся только гитарой и песней. Здесь не было никакой конкуренции, никакой показухи. Хочешь, ходи с колокольчиком в носу, а хочешь с короной на голове. Хочешь в парандже, а хочешь нагишом.
