Гой ты, Русь моя родная,
Хата – в ризах образа…
Не видать конца и края –
Только синь сосёт глаза.
Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонко чахнут тополя.
Пахнет яблоком и мёдом
По церквам твой кроткий Спас
И гудит за корогодом
На лугах весёлый пляс.
Побегу по мятой стёжке
На приволь зелёных лех,
Мне навстречу, как серёжки,
Прозвенит девичий смех.
Если крикнет рать святая:
– Кинь ты Русь, живи в раю! –
Я скажу: не надо рая,
Дайте родину мою.
Итак, время шло, а Надеждин так и не приступал к написанию той единственной книги, ради которой, он, собственно и был замечен Творцом, а потом и Музой. А может и наоборот, сначала Музой, а потом Творцом. Кто их, Богов, разберёт.
Тетрадь по-прежнему была девственно чистой, не считая последней страницы, на которой к словам «Глава последняя. Спасёмся», так больше ничего и не было добавлено. Из-за этой последней страницы, тетрадь Надеждина стала похожа на старую деву, которая по молодости лет и по ветрености мыслей, впопыхах отдалась тому, кто оказался рядом, но потом, весь остаток жизни, больше ни-ни.
– Вот дура, – наверняка подумали многие читательницы. Скажу по секрету, как друг Надеждина, он тоже так считал. Но без последней страницы, его тетрадь ещё оставляла надежду на великое и светлое будущее. Ведь, всё в нашем мире начинается с девственниц или на худой конец с девственно чистых листочков, пусть и фиговых, но чистых. К слову «девственно» Надеждин в своих мыслях возвращался не раз. Он часто подумывал над тем, что может быть вырвать последнюю страницу и всё оставить так, как есть: тетрадь – девственно чистой, Музу – не опороченной его бредовыми словами, а то не дай бог подумают, что это она его вдохновляла. Оставить, в конце концов, и себя в покое. Избавить себя от творческих мук. Ведь жил же он нормально. Жил, пока не занялся математикой и литературой.
Надеждин хотел, но вокруг него творилось, чёрт знает что. Всех лишали девственности. Противоречивая душа Надеждина кричала ему в оба уха: «Пока всех девственности лишают, мы с тобой должны быть как твоя тетрадь, абсолютно чисты». Надеждин соглашался со своей душой. Он с ней всегда соглашался, потому что ей верил. Кроме веры в свою душу, он ещё верил в непогрешимость и святость лени. Он был очень ленив. Он рано понял и был согласен с тем, что «Душа обязана трудиться», а всё остальное – не обязано. Душа в том мире, в котором он жил, была единственным близким и небесным созданием для каждого человека. Только это создание человека никогда и не угнетало, но знать этого человек не хотел.
Душа позволяла Надеждину лениться столько, сколько было нужно. Его лень была не от родителей, а от природы. Об этом ему поведала цыганка, с которой у Надеждина был бурный роман. Она целовала его руки и ноги, и приговаривала: «Серёженька, ты посмотри, все линии на твоих руках и ногах упираются в одну, самую чёткую линию под названием лень. Бывает же такое». Он млел от счастья и был вполне согласен. Он теребил чёрные кудри своей возлюбленной и занимался её просвещением.
Надеждин был за просветительство и просвещённых. Он ласково пел цыганские песни и назидательно говорил: «В наш, современный век, лень это уже не недостаток, а большое достоинство. Даже, наша местная наука пришла к выводу, что человек бессмертен. Оказалось, что древние индусы, кстати, наши с тобой предки, были правы, признавая реинкарнацию человека и видя себя и других, то людьми, то слонами, а то просто мошками».
Надеждин любил просвещать женщин. Он был для них как пастух для тёлок или как пастырь для овец. Люди часто путают пастухов и пастырей, тёлок и овец, но общей картины мира эта путаница не меняет. Женщины доверялись Надеждину. Хотя страна, после его просветительских речей, несла убытки. Цыганки переставали гадать, доярки доить, продавщицы начинали зевать и дремать за своими прилавками, vip-дамы переставали думать о деньгах. Они теряли всякий вкус к любой земной деятельности, кроме одной – поиску вечного счастья и вечного блаженства. Даже депутаток переставало заботить удвоение ВВП. Они только и делали, что смотрели на часы в ожидании окончания нудных думских заседаний.
