Отговорила роща золотая
Берёзовым, весёлым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.
Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник –
Пройдёт, зайдёт и вновь оставит дом.
О всех ушедших грезит конопляник
С широким месяцем над голубым прудом.
Стою один среди равнины голой,
А журавлей относит ветер в даль,
Я полон дум о юности весёлой,
Но ничего в прошедшем мне нем жаль.
Не жаль мне лет растраченных напрасно,
Не жаль души сиреневую цветь.
В саду горит костёр рябины красной,
Но никого не может он согреть.
Не обгорят рябиновые кисти,
От желтизны не пропадёт трава.
Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю грустные слова.
И если время, ветром разметая,
Сгребёт их все в один ненужный ком…
Скажите так… что роща золотая
Отговорила милым языком.
Дочки-музы стали чудить. Надеждин впал в депрессию. Ладно бы в творческую, а то просто «по жизни». Надеждин вместе с выдохом воздуха, выдохнул и все свои силы. Он сильно устал, его ничего не радовало, и он ничего не видел впереди, что могло бы его обрадовать. Он уехал из города в лес. Он бродил по осеннему, дождливому, холодному лесу и пытался искать грибы. Он продрог под моросящим и нескончаемым дождём. В корзинке вместе с несколькими груздями лежал шкалик водки. Он свинтил пробку и в два больших глотка выпил её всю. Стало теплее. Он сел на пенёк. Он устал. Он выдохся. Он слишком сильно и впустую горел.
Холодный мелкий дождик, шум качающихся от ветра деревьев, напоминали Надеждину о внешнем мире. Внутренний мир продолжала согревать водка. Он сделал вывод, что водка в таких случаях единственное спасение от холода внешнего мира. Он залез под ель. Её густые и раскидистые ветви не пропускали ни дождь, ни ветер. Надеждину стало спокойно. Он лёг на спину и стал искать причину, вдруг обрушившейся на него внутренней опустошённости. Причину он нашёл быстро. Он решил, что не нужно было отказываться и заглушать свою влюблённость к Аннушке. Нужно было парить на волне этой влюблённости как можно дольше. Чёрт с ней, с Аннушкой – думал Надеждин, – разве она причина его влюблённости. Причина – это его Душа, его Муза, а Аннушка просто милое дитя пробудившее их. А он их предал, он пошёл против них.
Надеждин был сто процентным мужичком. Уж если ему приходила в голову мысль о женщине, а вместе с ней и желание, то всё в Надеждине опускалось ниже пупка и требовало: «Вынь да положи». Раньше срабатывало без последствий. Раньше ему было абсолютно всё равно в кого быть влюблённым и с кем спать. Часто эти женщины и его устремления не совпадали, но его не мучила совесть и он никогда не чувствовал себя пустым и заброшенным. Что-то произошло в нём. Ас Надеждин был сбит. И теперь он лежал под еловыми ветками и смотрел вверх. Ветви ели были так густы, что неба Надеждин не видел. Но он видел, что мир над его головой живёт как ни в чём не бывало. Паучок раскинул паутину и ждёт свою муху, жук ищет место для зимней спячки…
– Как им хорошо, – думал Надеждин, – они обречены Богом всё делать правильно. Правильно ползать, правильно летать, правильно, по своему, по насекомому, жить. Даже если кто-нибудь из них зазевается и станет добычей другого или просто будет раздавлен ногой грибника, то и это будет правильно. Всё у них правильно. А у человека обнаружился интеллект. Ум – «маразум». И с тех пор, никто ничего не может понять. Что правильно? Что неправильно?
– И зачем я растратил столько сил и времени на женщин, которых совсем не любил. Эта запоздалая мысль привела Надеждина к мысли о своём возрасте.
– Раньше, – размышлял он, – я бы перемахнул это событие, как узкий ручей, одним махом, а теперь, – он сбил муху щелчком пальца с лацкана плаща прямо в паутину, – теперь, былое и думы. Для таких как Аннушка я уже старик, для таких как, окольцованная полубогиня, воспоминания о днях минувших, о своих бывших.
