В дни, последовавшие за похищением, Фелисито проявлял столько ласки и заботы, что у Мабель щемило сердце. Она получила большой букет алых роз в целлофановой упаковке, с открыткой, на которой его рукой было написано: «Со всей моей любовью и жалостью из-за тяжкого испытания, которому я тебя подверг, любимая Мабелита, шлет эти цветы мужчина, который тебя обожает: твой Фелисито». Это был самый большой букет, который она видела в жизни. Когда девушка прочитала записку, у нее повлажнели глаза и вспотели ладони — прежде такое случалось с ней только после кошмарных снов. Принять ли ей предложение старичка исчезнуть из Пьюры, пока все это не разрешится? Мабель до сих пор колебалась. Это было даже не предложение — скорее требование. Фелисито был напуган, считал, что она в опасности, и умолял перебраться в Трухильо, в Чиклайо, в Лиму, посмотреть Куско, если захочет, — в общем, куда угодно, лишь бы убраться подальше от проклятых шантажистов с паучком. Он сулил возлюбленной золотые горы: ни в чем ей не будет недостатка, во время путешествия она сможет жить со всем комфортом. Но она никак не могла решиться. И не потому, что не боялась, — ничего подобного. В отличие от многих трусливых людей, прежде Мабель испытывала страх лишь однажды, еще подростком, когда отчим, воспользовавшись походом ее матери на рынок, ворвался в ее комнату, бросил на кровать и начал срывать одежду. Девушка сопротивлялась, расцарапала отчиму лицо и, истошно вереща, полуодетая, выбежала на улицу. В тот раз девушка действительно познала, что такое страх; после она ничего подобного не испытывала. До этих самых пор. Потому что в эти дни после похищения в жизнь Мабель снова вошел страх — глубокий, звериный, постоянный ужас. Двадцать четыре часа в сутки. Ночью и днем, вечером и утром, во сне и наяву. Мабель думала, что никогда уже от него не избавится, до самой смерти. Стоило ей выйти на улицу, у нее появлялось тоскливое ощущение, что за ней наблюдают; даже дома, запершись на четыре ключа, она чувствовала эти приступы, от которых тело ее леденело, а дыхание пресекалось. Тогда ей начинало казаться, что кровь перестает циркулировать по венам. Хотя Мабель и знала, что находится под охраной — или именно поэтому. Да и правда ли это — насчет охраны? Так ее заверял Фелисито после объяснения с капитаном Сильвой. И действительно, перед ее домом теперь стоял постовой, а когда Мабель выходила, за ней неприметно, на некотором расстоянии следовали двое полицейских в штатском, мужчина и женщина. Но именно это постоянное наблюдение усиливало ее мандраж, не помогала и уверенность капитана Сильвы, что похитители не будут столь неосторожны и глупы и не нападут на нее во второй раз, зная, что полиция несет вахту денно и нощно. Да и старичок ее не считал, что опасность миновала. По его словам, когда похитители поймут, что он им солгал, что поместил в «Эль Тьемпо» свое благодарственное объявление, единственно чтобы ее освободили, и что он не намерен платить им дань, — тогда они придут в ярость и попробуют ее выместить на одном из любимых им людей. А поскольку злодеям так много о нем известно, они догадаются, что больше всех на свете дон Фелисито любит Мабель. Она должна покинуть Пьюру, исчезнуть совсем ненадолго, он никогда себе не простит, если эти подлецы снова причинят ей вред.
Чувствуя, как бешено колотится сердце, Мабель продолжала молчать. Над головой полицейских, в зеркале под самым Сердцем Христовым, она увидела свое отражение и поразилась собственной бледности. Она была такая же белая, какими в фильмах ужасов представляют привидения.
— Умоляю выслушать меня без страха и волнения, — добавил капитан Сильва после длительной паузы. Он говорил мягко, понизив голос, точно собирался открыть важную тайну. — Потому что, даже если вам и не верится, наше частное — подчеркиваю, частное — расследование вам же пойдет на пользу.
— Объясните же мне, наконец, что происходит, чего вы хотите? — задыхаясь, произнесла Мабель. Ее раздражали экивоки и лицемерные ужимки капитана. — Говорите то, что собирались сказать. Я не наивная дурочка, так что не будем терять время, сеньор.
