— Откуда он узнал, что ты разочаровался в своих библейских чтениях? — снова вскинулся за своим столом дон Ригоберто. — И это правда, Фончито, тебе действительно так кажется?
— Я не разочаровался, — сухо заметил мальчик. — Просто там все так жестоко. Начиная с самого Господа, с Иеговы. Я никогда не представлял его таким беспощадным — ведь Он бросает столько проклятий, приказывает закидывать камнями прелюбодеек, убивать тех, кто не соблюдает религиозные обряды. Я не верю, что Господь заставлял обрезать крайнюю плоть врагам иудеев. И вообще до чтения Ветхого Завета я не знал, что такое крайняя плоть.
— Времена были варварские, Фончито, — успокоил его Эдильберто Торрес; он говорил очень медленно, не отступаясь от своей меланхоличной манеры. — Все это случилось тысячи лет назад, во времена идолопоклонства и каннибализма. Это был мир, где повсюду царили тирания и фанатизм. К тому же не следует воспринимать библейский текст буквально. Многое там — это символ, поэзия, преувеличение. Когда страшный Иегова исчезнет и появится Иисус, Господь снова станет кротким, милосердным и жалостливым, вот увидишь. Но для этого тебе придется добраться до Нового Завета. Итак, Фончито: терпение и настойчивость.
— И он снова повторил, что хочет с тобой встретиться, папа. Где угодно и когда угодно. Ему бы хотелось, чтобы вы стали друзьями, раз уж вы так подходите по возрасту.
— Ну, такую музыку я уже слышал в прошлый раз, когда этот призрак материализовался в маршрутке, — пошутил дон Ригоберто. — Он ведь собирался помочь мне с моими юридическими проблемами! И что же? Растворился как дым. И на этот раз будет так же. В общем, я ничего не понимаю, сынок. Нравятся тебе или нет твои библейские занятия?
— Не знаю, правильно ли мы подходим к делу, — ушел от прямого ответа мальчик. — Потому что иногда нам все нравится, а порой все так запутывается из-за количества народов, с которыми евреи сражаются в пустыне. Невозможно даже запомнить эти редкостные имена. Нас больше интересуют истории, которые рассказывают эти люди. Они как будто не про религию, а вроде сказок из «Тысячи и одной ночи». Мой приятель Веснушка Шеридан недавно сказал, что такой способ читать Библию не хорош, что мы не умеем ее правильно воспринимать. Что лучше бы нам это делать с учителем. Со священником, к примеру. А вы что думаете, сеньор?
— Что здесь вкусно готовят, — сказал дон Ригоберто, наслаждаясь кусочком жаркого. — А еще мне нравятся чифле — так здесь называют нарезанные печеные бананы. Однако боюсь, что на такой жаре нам будет трудно все это переварить.
Покончив с основными блюдами, все трое заказали по мороженому и уже приступили к десерту, когда заметили, что в ресторан вошла новая посетительница. На пороге она остановилась, как будто кого-то высматривая. Была она немолода, но как-то свежа и кокетлива, полное улыбчивое лицо красила броско, глаза были чуть навыкате, на губах — яркий слой помады. Женщина мило моргала накладными ресницами, ее круглые сережки слегка пританцовывали, белое платье было в обтяжку, а основательные бедра не мешали плавности движений. Оглядев несколько занятых мест, она решительно устремилась к столику, за которым сидела семья дона Ригоберто. «Господин Ригоберто, я полагаю?» — с улыбкой спросила незнакомка. Новая знакомая поздоровалась с каждым за руку и уселась на свободный стул.
— Меня зовут Хосефита, я секретарша господина Фелисито Янаке. Добро пожаловать в край тондеро и че гуа! Вы в первый раз в Пьюре?
Хосефита говорила не только ртом, но и глазами: выразительными, подвижными, зеленоватыми, — а еще она то и дело всплескивала руками.
— В первый и, надеюсь, в последний, — любезно поддержал беседу дон Ригоберто. — А что, сеньор Янаке не смог прийти?
— Он предпочел этого не делать, потому что, как вам известно, сто́ит дону Фелисито сделать шаг по улицам Пьюры, как его тут же преследует рой газетчиков.
— Газетчиков? — Дон Ригоберто выпучил глаза от страха. — А можно узнать, почему его преследуют, сеньора Хосефита?
— Называйте меня сеньорита, — поправила она и, покраснев, добавила: — Хотя теперь у меня есть поклонник, капитан гражданской гвардии.
