В поварню тихо вошел старец Сосипатр, потыкал трясущейся рукой перед склонившимся под благословение Нифонтом, сказал, чтобы он шел к Мине, поп давно его ждет. Ждана спросил — мелко ли тот искрошил кору для чернила. Постоял Сосипатр перед печью, — на загнетке, упариваясь, кипели в горшке щи, — глотнул слюну и облизнул сухие губы:
— Снетков! Снетков-то в щи довольно ли положил?
Шло Сосипатру уже к восьми десяткам, высох весь, а в еде был жаден, и каждый день, когда забредал на поварню, всегда спрашивал — довольно ли в щах снетков.
Постоял Сосипатр перед печью и вышел, не сказав больше ни слова. Ждан выбрался за монахом во двор.
Подворье Живоначального монастыря невеликое, обитель от Пскова стоит верст за тридцать, в городе на подворье всех жильцов четверо: поп Мина, два старца и Ждан. Посредине двора стоит большая одноглавая часовня и две избы для иноков: в одной — малой — живут Сосипатр с Ахиллой, в другой — большой — келья попа и горница, где учит поп учеников грамоте, там же и чулан с разным добром. В стороне от иноческих изб — поварня с горницей, куда ходят иноки вкушать пищу, — трапезная. У самого тына добротно срубленная житница, две клети и погреб. В житнице зерно, в клетях — лен и пенька, в погребе — мед и воск.
И зерно, и лен, и воск, и мед — все дают в оброк игумену Нектарию мужики-пахари за то, что сидят на монастырской земле. Чтобы купцам-немчинам не тащиться за товаром тридцать верст в монастырь, мужики свозят оброк на подворье в город. Торг с купцами-немцами ведут поп Мина и старцы.
День был теплый, в синем небе ни облачка, снег во дворе подтаял и осел, с тесовых крыш падали частые капли. Ждан стоял у поваренной избы, щурился от яркого солнца, смотрел на небо, на ворон, облепивших кровлю и главу часовни. Весна была уже не за горами. Ждан вдыхал теплый воздух, влажный уже по-весеннему, и чувствовал, как что-то томит грудь. Так же много лет назад томился, когда жил у монахов под Можайском последнюю весну. Подсчитал, сколько времени живет он на подворье, оказалось — восьмой месяц.
Ради чего стал он жить у монахов на подворье, так и не сбылось. Книжную грамоту он постиг, и не только читать, а и с книги, хоть и плохо, списывать мог. Думал — постигнет книжную грамоту и сразу откроется ему вся мудрость: и земля откуда стала, и грех отчего пошел, и многое другое.
Ни в часовнике, ни в псалтыри о том ничего не было. Пробовал Ждан толковать с Ахиллой и Сосипатром, но ничего от старцев не выведал. Сосипатр даже рассердился, прикрикнул: «Не умствуй! Вразумил господь книжной грамоте, читай святое слово со страхом и трепетом. А мысли, то дьявол ум смущает. Хитер бес, бродит вокруг человеков, ищет, кого бы поглотити».
На крылечко большой избы выскочил Нифонт, борода всклокочена, щека багрово полыхает, опустив голову, быстро прошагал к воротам, проходя мимо Ждана, скороговоркой выговорил:
— Опять попище гневался и за бороду драл, и дланию заушал, велел идти к боярину Федору увещевать, чтоб угодья отписал.
Ждан вернулся в поваренную избу, прошел в прирубленную к избе повалушку. В повалушке — лавка да малый ларь, в углу писаный на доске образ Николы. Образ старый, плохого письма, краска на лице угодника облупилась, видно дерево. Ждан достал из ларя тонкую, в палец, книжицу. Книжицу дал Сосипатр, когда надоело ему отвечать на Ждановы вопросы. Давая, сказал:
— В сей книге вся премудрость господня, в просветление разума человеков написана.
Ждан сел на лавку, стал в который уже раз перечитывать книжицу. Сквозь маленькое оконце свет падал совсем скупо. Буквы были написаны, должно быть, переписчиком, еще нетвердым в рукописании, лепились криво. Написаны строки в два столбца, с одной стороны вопросы, по другую — ответы.
«…Аще мудр творишься, скажи слово сему силу. Премудрость ли есть в челе, или душа в мудрости?»
И ответ:
«Мудрость есть в душе.
Что есть роса аермонская, сходящая на горы сионские?
Роса есть дух святый, аермон — чистота телесная, а гора — церковь, а сходящее — вера, любовь и мир.
Что есть правда, а что истина?
Правда — Христос, а истина — богородица…»
