Сгустились сумерки, и на скомороха напала оторопь. Мало того, что жизнь не сложилась, так и дальше удачи не видно. Вот доберется он до Новгорода, и что? Обессиленный, нищий, терзаемый страхом перед боярами, кому он нужен? Хотя можно выбрать путь полегче. Вон сугроб, белый, мягкий. Пора уже и передохнуть…
Скоморох закрыл глаза. Призрачный свет замаячил в глубине его сознания.
— Эй, живой, что ли? — кто-то пошевелил Радима. Реальность возвращалась неохотно, рука об руку с ней шла боль старых ран.
— Живой! Ну, Радим, ты меня напужал! Богдан помог товарищу подняться и стряхнуть снег.
— Это у нас теперь обычай будет тебя из суметов вызволять? Завязывай! А то, гляди, пройду мимо, не примечу.
— Ох, даже не знаю, что сказать. Жить не хочется.
— Что так? Ты ж выкрутился славно! Какую ведьму одолел! Тебя теперь в Ладоге долго вспоминать будут. Прославился, считай!
— Толку от этой славы… Ежели снова в Ладогу приду, думаешь, в колодки не отправят?
— Ну, в этом ты прав. Эйлив может и сгубить. Давняя история, как он потравил брата, всплыла благодаря тебе. Да и Остромир не лучше. Ты ж не знаешь, он против воеводы давно замышлял, желал того с доходной волости сковырнуть. Теперь в Ладоге только то и обсуждают, удастся ему Эйлива очернить, чтоб того из града князья погнали, или нет. Похоже, твоего языка Остромиру ой как не хватает. Искал тебя, но ты уж утек.
— Вот как… Что ж выгоды ему во мне?
— Он бы сказал, что это воевода тебя порешить хотел за правду о грехе великом. Раздул бы историю, как искру в пожарище. А ты б все подтвердил, и перед князем, и перед бискупом. Сейчас что есть? Слухи да тело никому не ведомой старухи. Эйливу легко защищаться. Хотя с народом в мире жить ему стало тяжеловато. Параскеву чуть не святой считали. А тут сразу много нехорошего проявилось. Как она потраву для Улеба готовила, как Зоряну на потеху дружине отдала, а потом в чащу погнала. Даже Грим отказался долее воеводе служить. Собирает викингов и в поход уходит. Хотя тут, молвят, без Остромирова серебра не обошлось. Хитрец-боярин Эйлива всякой поддержки лишить хочет. Тяжелое сейчас времечко в Ладоге настало. Но не печалуйся! По земле градцов много. Добудешь ты себе сытый обед, не сомневайся!
— Ох, мне б твою уверенность… Я ж почти нагой остался. Вот тулуп — и тот твой.
— Дарю. Видишь, у меня обнова? Боярыня доху за верную службу дала. Твое ж добро я тоже прихватил. Не дурак, чай. Держи свой мешок!
У Радима сразу потеплело на душе.
— Вот это да! Не забыл про меня! Спасибо!
— И еще кое-что, — улыбнулся в ответ парубок, доставая берестяную бутыль. — Она твоя. Пей за мое здоровье и ни о чем не кручинься!
— А это просто чудо! — Радим откупорил бутыль и присосался к горлышку.
— Ну-ну! Не переусердствуй! Тебе путь не близкий, упьешься раньше времени, упадешь в снег, а меня рядом уж нет.
— Мы разве не вместе? Как та гривна кун, которую я должен?
— Отработал ты ее сполна. Такое представление показал, что я сам заплатить готов. Увы, дальше наши Дорожки расходятся. Я б, конечно, не прочь еще скоморошьей жизнью проникнуться, но дела зовут. Мне в Киев надо.
— Я, собственно, тоже на полдень собирался. После Ладоги никакое Коло Скоморохов меня не испугает. Пойдем в Киев, я Туровиду лично выскажу все, что о нем думаю.
— Пробрало тебя винцо! — засмеялся Богдан. — Туровид будет в ужасе!
— А пусть боится! Он волшбу ворожит, а мы ту волшбу изводим! Ладожская ведьма получила по заслугам, получит и Туровид.
— Не зазнавайся, Радим! Не так уж плох Туровид, как ты его представляешь. Он о благе скоморохов печется.
— Ты почем знаешь? Сам же в скоморохах без году неделя.
Богдан на миг задумался, потом взял Радима за плечи и произнес:
— Извини. Наверное, мне следует признаться. Я водил тебя за нос. Жизнь скоморошью я в самом деле до недавних пор представлял слабо, но вот с Коло Скоморохов дело имел. Можно сказать, я его и породил.
— Это как? — Удивлению Радима не было предела.
— Только не падай. Мое настоящее имя не Богдан. И о возрасте моем по лицу не суди. Зовут меня Туровид Волхв, я — великий заводила Коло Скоморохов.
