Дальнейшие споры были бесполезны. Боярыня в сопровождении свиты направилась прочь со двора.
— Что, понял, как тяжела скоморошья доля? — спросил Радим.
— Ох, не говори. Втравил ты меня. Я думал, с Коло скоморохов дело иметь придется, а тут такое… — Богдан похлопал себя по пузу. — Может, подменишь меня на денек? Отъешься. А то вон какой худой…
— Не, Богдан. Я ж обещал боярыне отравителей выискать. Вот на след напал. Негоже посередь поля борону бросать.
— Ого, землепашец-следопыт… Кашу тут, между прочим, готовят чудную. Пальчики оближешь.
Церковь Климента Римского представляла собой высокий сруб, увенчанный широкой маковкой из блестящей меди. С трех сторон были пристроены небольшие клети. Первая служила преддверием, две прочие — отдельными молельнями. Войдя внутрь, Радим очередной раз подивился богатству христианских храмов. Все здесь сверкало золотом и яркими красками. Более двух Дюжин восковых свечей освещали убранство церкви, не оставляя в ней места для темных уголков. В центре, у алтаря, на помосте, покрытом алой паволокой, лежало тело Яна Творимирыча. Он был одет в парадные одежды, включавшие богатую, парчовую шубу и горностаевую шапку. У ног покойника стоял большой кувшин вина и лежал круглый каравай хлеба. В изголовье пресвитер в длинной белой столе, зеленой фелоне с омофором, расшитым черными крестами, шептал молитвы на греческом языке. Вдоль стен на коленях стояли те, кто пришел попрощаться с боярином.
Параскева сделала знак спутникам, кроме Радима, остаться на месте, сама же прошла к алтарю. Взгляды присутствующих тут же обратились на нее. Скоморох почувствовал себя неуютно в центре внимания благородных особ, среди которых он без труда узнал воеводу Эйлива, бояр Остромира и Симона. Однако отступать было некуда. Вместе с боярыней он преклонил колени около тела Яна Творимирыча.
— Смотри, скоморох. Я что-то губ зеленых не примечаю.
— Да и я не вижу, матушка боярыня. Но, может, стерли зелень, прежде чем класть? — прошептал в ответ Рад им.
— То нам не узнать.
— А загородите меня на пару мгновений от батюшки. Хочу кое-что проверить.
— Будь по-твоему, но не переусердствуй, — боярыня передвинулась чуть вперед, так чтобы священник не видел Радима.
Быстрым движением скоморох склонился над мертвецом и пальцами раздвинул ему губы. Так же быстро он принял первоначальное положение. Для всех присутствующих скоморох лишь неловко покачнулся и удержался от падения рукой.
— Смотри, матушка боярыня, на пальцах остался зеленый налет. Его потравили так же, как холопа.
— Ты залез ему в рот? — Параскеву чуть не перекосило от отвращения.
— Помилуй, матушка боярыня. Все для твоего блага стараюсь.
— Не оправдание то для греха! Ладно, пойдем. Так же быстро, как вошли, боярыня со свитой покинули церковь.
— И что? — полюбопытствовал первым Богдан.
— Будет ему епитимья за грех. Суровая епитимья.
— Пропал ты, Радим. Не от потравы помер боярин?
— От потравы, — ответила за скомороха Параскева. — Потому и не велю Радиму епитимью нынче же принять. Сперва должен отравителя найти. Кого подозреваешь?
— Есть пара мыслей. Однако позволь пока промолчать, дабы поклеп не возвести. Мне бы в палаты воеводы попасть, пока его там нет. Посмотреть все. Может, найду чего.
— Это можно. Только смотри, коли воровать удумаешь, не спасу. На воротах повесят — и поделом!
— Богом клянусь, не будет такого!
— Вот и ладно. Гляди, не попадись. Порубом не отделаешься.
Объяснять то, чем он рискует, Радиму не имело смысла. Он уже давно понял, что зря не бежал из Ладоги, когда была такая возможность.
