- Да-а... - протянул Полковник. - Житуха сложная штука, я вот когда служил, долго разбирался, кто же прав, а кто же нет. И все-таки пришел к тому, что как ты поступаешь, так и должно быть на этой заподлистой земле дураков!... Бывало, все бумажки перекладываешь, крысой конторской себя чувствуешь, а все одно, хочется тебе хорошо жить! Вот и врал, и лебезил, объе...л кого придется... Да-а... Житуха сложная штука...
- А я хотел бы снова стать ребенком... - обнаружился в молчаливом проеме четвертый голос.
Четыре арестованных, заключенных в камеру голоса, четыре скованных не только телом, но и застенками души, присутствовали рядом друг с другом, поодаль уже долгое время, и могли они всего лишь переговариваться, обитая в тупичках своих мирских тел, осмысливая эти тупички. Но нет. Они не осмысливали тупички своих мирских тел, скорее, они осмысливали тупик своей камеры и с наслаждением думали и стремились в более заманчивый тупик, тупик немых, отрешенных друг от друга земных форм...
Они никак не могли понять, не хотели осмыслить свою истинную тюрьму тело...
Металлический хруст в замке заставил арестантов повернуть головы в сторону двери.
- Ну что, гаврики, - возникла в проеме двери, будто зловещий портрет из другого мира, фигура тюремщика, - жрать будете?...
Тюремщик молчаливо усмехался над своими питомцами. Четверо ничего не ответили.
- Сдохнете с голодухи! Пидары!... - проорал оскалисто он. - Ну и х.. с вами, голодуйте, - добавил тюремщик поспокойнее.
Дверь затрещиной вонзилась обратно в свой железный квадрат, и снова металлический хруст в замке, и металлические шаги в коридоре...
Заключенные долго сидели неподвижно и опустошенно переглядывались...
- А может, все-таки пожрем, ребята?.. - исподволь словно попросился Полковник.
- Ты что, гад!.. - вскочил с залеженных нар Пахан на прочные тяжеловесные ноги и ласковым взглядом оперся на Полковника, будто король, желающий раздавить самую поганую сволочь, козявку, вдавить в бетонную стену... - Завтра тебя утопят в унитазе... Или меня... Ты тоже жрать!... Гнида!
Полковник притаился... Остальные двое продолжали сидеть молча...
Пахан зашагал по камере от окна к стене, от стены к окну. Он шагал, будто раздавливал время, будто хотел уйти как можно дальше, отойти прочь...
- Пахан! - окликнул шагающего Косой.
- Молчи! - огрызнулся Пахан. - Я знаю, что делаю.
- Я люблю тебя, Пахан.
Пахан остановился, пристально обернулся от окна на последний голос.
- Знаю и верю, - задумчиво сказал он, подошел к любимому арестанту, обнял и поцеловал его.
- Да. Эти шакалы все могут, но жрать заставить нас - никогда!.. отрывисто заговорил Косой. - Люди мы или не люди!.. Не дадим себя топить в унитазах!.. Голодовка!! - дико проорал он сторону двери. - Да... Но жрать все-таки, х.....
- Молчи! Падла! - зверино прошипел Пахан.
Косой тут же осекся и виновато сморщился.
Какое-то время все четверо сидели в неподвижной тишине. И вот...
Пахан снова приласкал своего любимого арестанта по камере: стал целовать его в губы.
- Хорошая... - властно шептал он, - одна ты у меня...
Пахан нежно стянул штаны с любимого арестанта и обнажил свое мужское достоинство.
Этот арестант выглядел утонченно, женственно: длинные волосы: худое, острое лицо; замысловато и привлекательно улыбчивый; маленький носик слегка привздернутый; в смолянистых глазах глубокая печаль и ожидание.
Под штанами у арестанта оказались белые кружевные трусики. Их он стянул и стал на четвереньки... Косой и Полковник прикрыли глаза, будто задремали...
- Людочка... - насладительно засопел Пахан, истекая слюною, а я отшатнулся от объема тюремного Астрала и унесся прочь.
ОДЕРЖАНИЕ ЛЮБВИ
В тот день, когда я разговаривал с Наташей по телефону, когда я впервые овладел земным телом председателя кооператива, я обещал своей любимой посетить ее дом под видом работника кооператива: укрепить дверной проем.
Но по теснине сложившихся обстоятельств и потому, что я понимал, видел то главное, которым следовало заниматься в первую очередь, ибо оно могло привести меня и Наташу к нашей встрече не на короткое время в тумане предчувствия, а навсегда, я не пришел в назначенный день.
