— Ваш последний рабочий день сегодня, — тихо произнес Роджер.
Сегодня? От потрясения я не нашлась, что ответить.
— Послушайте, я знаю, это трудно понять, — продолжал Роджер. — Но хочу, чтобы вы знали: нам нелегко было принять такое решение. Мы обдумывали это несколько последних недель. Компания крайне стеснена в средствах, сокращение было неизбежно.
Неизбежно? У меня даже голова от злости закружилась. Несколько недель назад, когда поползли слухи о возможном сокращении, Роджер все отрицал, заявляя, что это неправда. А сейчас вдруг оказалось неизбежно? Я встала.
— Тогда вы не должны были лгать нам несколько недель назад, — гневно заявила я. — Мы — лояльные служащие, которые оставались в компании в сложный момент, когда вполне могли поискать другую работу. Как вы могли допустить подобное? Как Элизабет могла это допустить?
— Элизабет сражалась зубами и когтями, но она больше не контролирует компанию. Правление отстранило ее.
— Ну, тогда правление должно что-то предпринять, чтобы позаботиться о нас.
Когда несколько сотрудников выкрикнули что-то одобрительное с последних рядов, я почувствовала себя Салли Филд[10] в том фильме, где она работает на заводе и организует профсоюз. Как же он назывался? «Норма Рэй». Да, именно так.
Я Норма Рэй.
Тетка из отдела кадров, стоявшая у входа, должно быть, почувствовала, что «профсоюз» вот-вот родится, потому что прервала Роджера и объяснила, что те, кто проработал в компании более трех лет, получат выходное пособие в размере двухнедельной зарплаты за каждый год работы. Я быстренько подсчитала в уме, но не могла вспомнить, когда точно начала работать здесь. Не меньше двух лет назад, но, может, и три? Трудно сказать.
— А что будет с теми, кто работает меньше трех лет? — спросила я от имени членов «профсоюза» и себя лично.
— Те, кто не получит выходного пособия, могут рассчитывать на пособие по безработице! — радостно воскликнула дама из отдела кадров. — Сейчас оно составляет четыреста долларов в неделю!
Четыреста долларов в неделю? Какое счастье! Четыреста долларов в неделю в Нью-Йорке — жалкие гроши. Плохо, совсем плохо. У меня не только нет сбережений, но и никаких вложений капитала. Единственное, во что я всегда вкладывала средства, — это в покупку отличных черных брюк.
Я бросила разгневанный взгляд на Роджера. Какой же он лжец! Ну и негодяй же он, скажу я вам! Кем он себя воображает, стоя тут в заношенных штанах цвета хаки с пузырями на коленях? Боже правый, да он выглядит как ярмарочный клоун! Нисколько не удивлюсь, если он примется делать зверюшек из воздушных шариков. И этот его ремень… уродливый плетеный ремень. Кто сейчас носит плетеные ремни? Да никто, уже с 1995 года! Да еще который так кошмарно туго затянут на его жирном брюхе, что Роджер похож на раздутую восьмерку.
Когда остальные принялись задавать вопросы, я прекратила вызывать дух Нормы Рэй и уставилась в окно на большое белое облако, парившее в отдалении. Если бы можно было вспрыгнуть на него и сбежать от всего этого дерьма, я пролетела бы над всеми конторами Манхэттена, отыскала бы всех, как и я, уволенных и обратилась бы к ним со словами ободрения.
— Все будет в порядке, — сказала бы я. И они улыбнулись бы. А потом мы все вместе отправились бы ко мне, составили резюме и написали друг другу рекомендательные письма. Мы помогли бы друг другу заполнить анкеты, а в графу «желаемая зарплата» вписали бы «1 000 000 долларов» и от души посмеялись бы своему остроумию.
Не знаю, сколько времени прошло, но совещание наконец закончилось. После две дамы из отдела кадров начали вызывать всех, в алфавитном порядке, к своему столу, чтобы ответить на наши вопросы и сообщить, имеем ли мы право на выходное пособие. Дожидаясь своей очереди, мы с Мишель прикидывали, когда же начали работать в компании. Я устроилась на несколько дней раньше, чем она, но когда именно это случилось, мы не смогли вспомнить.
В конце концов нас вызвали одновременно. Фамилия Мишель — Дэвис, и она во всех списках идет сразу после меня. После тягостного ожидания, пока кадровичка изучала мое личное дело, я узнала, что мой стаж составляет три года и четыре дня.
