Кароль, повесив рядом с портретом Костюшко большую карту, попробовал следить за линией фронта. Сводки противоречили одна другой. Неделю назад захваченные города почему–то снова оказывались у немцев, триумфальное наступление в лесах Восточной Пруссии обернулось гибелью армии генерала Самсонова.
Корреспонденты писали о доблестных победах русского воинства, в иллюзионе «Аполло» казак Козьма Крючков нанизывал на острую пику кайзеровских солдат. Фронт между тем приближался к Лодзи, Варшаве. Эвакуация велась суматошпо и жестоко: не желавших со своим заводом отправляться на восток ждал военно–полевой суд.
В варшавском небе громоздко разворачивались немецкие цеппелины.
Мальчишки–газетчики вносили свою лепту в прифронтовую сумятицу: «Четыре войны за два гроша!» [6]
Администрация завода «Герлях и Пульст» составляла списки рабочих, подлежащих эвакуации. Вначале куда–то неподалеку, без семей. Потом заговорили о Сибири, в списки включали родных.
Война длилась уже год. Ради чего? Кароля страшил надвигающийся фронт, но и эвакуация не вселяла надежд.
Это было их последнее воскресенье, душное, пыльное. Стефина шляпка болталась на резинке за спиной. Раньше ее и калачом но заманить в Саскн огруд. А сегодня опа была пугающе покорна, смотрела под ноги, коса не оттягивала гордую голову.
Поезд отходил не в двенадцать часов, как назначили, а в половине четвертого.
В толпе провожающих махнул рукой хромой Юзек, мелькнула светлая шляпка Стефы.
Кароль, облокотившись на поперечпую доску, стоял в открытых дверях теплушки.
Когда состав загрохотал по мосту через Вислу, его охватила тоска. С болыо неожиданного прозрения почувствовал: нет и не будет города ближе того, который сейчас оставляет. Оставляет в неизвестности, беде, вдруг утратив веру в скорое возвращение.
Под колесами, под железным переплетением ферм катила Висла.
Вернувшись на исходе второй мировой войны в Варшаву, разговаривая в полуразрушенном доме с сестрой Хенрикой, Сверчевский припоминал имена из своего детства и юности. Чаще всего слышал в ответ: нет в живых.
Когда дошла очередь до хромого Юзека, Хенрика стушевалась. Брат, однако, настаивал.
— Он, видишь ли, служил в полиции…
— При немцах?!
— Кажется, да…
Сверчевский грохнул кулаком об стол.
— Я не знал никакого Юзека!..
Миновало два месяца, и генералу Сверчевскому доложили: Юзеф Ярушевский, о котором он велел навести справки, действительно был полицейским. Но расстрелян в гестапо — организовал побег группы польских партизан.
— Вот это Юзек, — сказал Сверчевский.
Никаких сведений о Стефании, урожденпой Сков–ронек, адрес до августа 1915 года: Варшава, Окопова, 3, найти не удалось.
Перелески и болота подступали к самому полотну и тянулись нескончаемо. На опушке два мужика пилили сосну. Они разогнулись, вытерли пот, безразлично проследили бег вагонов. Спустя час на болотистой прогалине босой мальчопка, пасший коров, обрадованно замахал рукой.
Поезд задерживали на всех станциях и полустанках, среди леса и в иоле. Навстречу варшавскому эшелону катили воинские составы.
Утром с натугой откатывалась по металлическому желобу тяжелая дверь. Кароль глядел и глядел.
С плачем и пьяными плясками провожали новобранцев. Странное сооружение из свежего теса тянулось вдоль перрона. Прочитав на одном конце крупно выведенное «Для господ офицеров», на противоположном — «Для нижних чинов», Кароль усмехнулся.
Молодая крестьянка катила перед собой коляску наподобие тех, в каких варшавяне возят маленьких. В коляске сидел заросший солдат, зажав между обрубками ног перевернутую папаху. Когда коляска поравнялась с теплушкой, Кароль бросил в папаху монету. Она звякнула о другие медяки…
Ночная темень поглощала одпотонный ритм колес. Мелькнет одинокое окно, может, звезда или искра из широкого раструба паровозной трубы.
Брошенная в траншеи, забубенно провожавшая новобранцев, стонущая в санитарных вагонах, притаившаяся во мраке Россия…
Кароль глядел и глядел.
Завод «Герлях и Пульст» перебазировался в село Паратище Казанской губернии. Рабочих селили в бараках, освободившихся после отправки на фронт запасного полка.
