Он засмеялся, и я засмеялся, что помогло разрядить атмосферу. Что хорошо, потому что потом дело приняло крутой оборот. Если не знаете: поджелудочная железа нужна для пищеварения и регулирования уровня сахара в крови. Теперь я это знаю.
У меня есть год. Так что с завтрашнего утра мы с женой отправляемся в путь. Я собираюсь посетить столько Материнских Облаков в Соединенных Штатах (в широком смысле), сколько смогу.
Хочется сказать: спасибо вам. Нет возможности пожать руку всем работающим во всех Материнских Облаках, но я намерен, черт возьми, как следует постараться. Это куда лучше, чем сидеть дома и ждать смерти.
Как и всегда, я поеду автобусом. Летать – это для птиц. И вообще, вы видели, сколько стоит сейчас перелет на самолете?
На это уйдет некоторое время, и в ходе поездки я буду понемногу уставать. Может быть, даже буду слегка подавлен, ибо хоть человек я и жизнерадостный, но вряд ли можно узнать, что обречен, и продолжать жить как ни в чем не бывало. Но я в жизни видел немало любви и добра и должен сделать что могу. Или что же – сидеть и хандрить день за днем целый год или около того? Нет, нам это не годится. Уж пусть лучше Молли меня задушит, чтобы поскорее с этим покончить.
Прошла уже примерно неделя с тех пор, как мне сказали, и почему-то возможность писать делает ситуацию гораздо более реальной. Теперь уж назад не отмотаешь.
Как бы то ни было. Довольно об этом. Пойду погуляю с собаками. Подышать свежим воздухом не помешает. Увидите проезжающий мимо автобус со мной, помашите. У меня от этого всегда настроение улучшается.
Спасибо, что прочитали, вскоре продолжим.
Пакстон
Стоя перед витриной кафе, Пакстон положил руку на стекло. Меню на стене внутри обещало изготовленные в домашних условиях вкусовые добавки к мороженому. Крекеры Грэм, шоколадное суфле и ирис на арахисовом масле.
С одной стороны к кафе примыкал магазин скобяных изделий, называвшийся «Попс», а с другой – закусочная, оформленная как вагон-ресторан, с неоновой рекламой, надпись которой Пакстон не мог разобрать. Делияс? Далияс?
Пакстон осмотрел из конца в конец видимый отрезок главной улицы. Так просто вообразить на ней толпы народу. Всю его жизнь она была многолюдной. Такой это городок, что вызывает ностальгию после первого же посещения.
Теперь это было эхо, замирающее в белом солнечном свете.
Он повернулся к кафе, единственному заведению на этом отрезке улицы, не заколоченному посеревшей от времени фанерой. Стекло витрины, покрытое уличной пылью, нагрелось на солнце.
Глядя внутрь, на пыльные стопки металлических чаш, пустые табуреты, коричневато-желтые холодильники, Пакстон хотел испытать какое-то сожаление по поводу того, что это заведение означало для окружающего его города.
Когда он вышел из автобуса, на душе было тоскливо, хуже не бывает. Само его появление здесь растягивало кожу так, что она едва не лопалась, как слишком сильно надутый воздушный шар.
Пакстон перекинул сумку через плечо и обернулся к толпе, топтавшей траву, пробивавшуюся сквозь трещины в бетоне тротуара. Из задней части автобуса еще не все вышли – медлительные пожилые люди и люди с ограниченными возможностями задерживали выход.
Всего помимо Пакстона вышло сорок семь человек. Он пересчитал их примерно на полдороге, занявшей всего около двух часов, когда в телефоне не осталось ничего, что бы привлекло его внимание. Пассажиры сильно отличались по возрасту и этнической принадлежности. Широкоплечие мужчины с мозолистыми руками поденщиков. Сутулые конторские работники, расплывшиеся за годы, проведенные перед экраном компьютера. Одной девушке вряд ли было больше семнадцати. Невысокого роста, кудрявая, с длинными золотыми косами до поясницы и с кожей как молоко. На ней был старый брючный костюм фиолетового цвета, который был велик ей размера на два. За годы стирки и носки ткань выцвела и растянулась. Из воротника торчала оранжевая бирка, вроде тех, что используются в магазинах подержанной одежды.
У каждого был какой-нибудь багаж. На неровном тротуаре покачивались потертые чемоданы на колесиках. Пассажиры надевали на спины или брали на плечо городские рюкзаки. Все потели от напряжения. Голову пекло. Вероятно, было больше тридцати восьми по Цельсию. Пот стекал по ногам Пакстона, собирался под мышками, из-за этого одежда липла к телу. Потому он и надел черные брюки и белую рубашку, чтобы не были заметны пятна пота. Бежевый костюм седовласого человека, похожего на профессора колледжа, выпущенного на пастбище, был цвета влажного картона.
