– Валяй, – сказал он едва слышно.
Имбер постучала пальцем по экрану планшета. Пакстон сидел, желая, чтобы вот сейчас открылась дверь и вошел Добс. Чтобы он увидел. Пакстон не понимал, то ли ему хотелось, чтобы кто-то остановил их, то ли чтобы увидел, что они делают.
Пакстон наблюдал за Имбер. Прошла минута.
Наконец Имбер выпрямилась и с облегчением выдохнула.
– Есть? – спросил Пакстон.
Она улыбнулась ему настоящей улыбкой человека, переживающего глубокое чувство, и ему захотелось закупорить эту улыбку в бутылку и унести с собой в кармане.
– Ты совершил героический поступок, – сказала она.
– Нет, – тихо сказал он. – Нет, нисколько, – сказал он, повысив голос.
– Обсудить это можно потом, а сейчас пора уходить, – сказала Имбер.
Она поднялась с места и двинулась к двери. Пакстон пошел за ней. Он не знал почему, но пошел. В этот момент ему казалось верным следовать за ней. Она знала, что он идет следом, но не остановила его, позволила ему пройти с нею к лифтам, где Пакстон провел часами перед сенсорной панелью. Они стояли и ждали. Имбер переминалась с ноги на ногу, как будто хотела сорваться с места и побежать. Пакстон следил за выходом из зала, надеясь, что никто не выйдет и не увидит его.
Двери открылись, и из лифта вышли Добс с Дакотой.
Они стояли в своих светло-коричневых формах, как две плиты из песчаника. Оба почти одновременно кивнули Пакстону, затем повернулись к Имбер и осмотрели ее с ног до головы, как бы пытаясь вспомнить, кто это.
Пакстон онемел. Он не знал, что сказать. Он видел себя со стороны, стоящим рядом с Имбер, Дакотой и Добсом, и они знали, просто поняли, что случилось несколько минут назад.
Игра окончена. Время идти. Идти по следам Циннии.
Дакота начала было что-то говорить, но Пакстон кашлянул, прочистил горло и сказал:
– Новенькая. Я ей тут все показываю. Провожу обратно в вестибюль.
Добс кивнул:
– Когда проводишь, зайди ко мне. Надо поговорить.
Пакстон кивнул, набрал воздуха и не выдыхал, пока они с Имбер не вошли в лифт и двери за ними не закрылись. Выйдя из лифта, они оказались рядом с остановкой трамвая.
Стоя в толпе людей в разноцветных рубашках, Пакстон чувствовал себя так, будто находится в свете прожекторов, как будто в любой момент все взгляды могут обратиться на него, но ничего не произошло. Он был просто одним из множества движущихся людей. Имбер стояла, глядя во все глаза, почти дрожа, не желая быть пойманной.
Они сели на трамвай и доехали до Прихожей. Пакстон был в голубой рубашке, никто не обращал на них внимания, пока они шли к ярко-освещенному белому прямоугольнику, внешнему миру. Навстречу им катились волны горячего воздуха, коробя ландшафт. Наконец они дошли до порога между темнотой и солнечным светом. Стоял август, это было легко забыть людям, не выходившим на открытый воздух. Солнечный свет, упав на открытую часть предплечья Пакстона, оставил на ней ожог.
Сзади дул прохладный ветерок из здания, там оставалось все, что может понадобиться человеку, и получить это можно было, лишь нажав кнопку.
Кровать, кров и работа на всю жизнь.
Перед ним лежала равнина с мертвыми городами, не обещавшая ничего, кроме гибели от жажды во время долгого пути к чему-то, что может оказаться ничем.
Может быть, это было так же просто, как уйти. Может быть, это был первый шаг. Спичка, чтобы зажечь огонь, и если хватит времени и кислорода, все сгорит дотла.
Может ли такой большой город быть таким уязвимым?
Имбер, стоявшая в ярком свете, повернулась и долго смотрела на Пакстона. От такого взгляда чувствуешь себя и больше, и меньше одновременно. Он заставляет тебя признать совершенную ошибку, но дает надежду, что еще есть время ее исправить.
– Ну, ты идешь? – сказала Имбер, но Пакстон едва слышал ее слова. Их заглушал голос Циннии, шептавший ему в ухо.
