Я до сих пор не знаю, кем были ее родители. Отец часто работал дома, выходил в прихожую в бархатной короткой куртке, смотрел пристально из-под очков, коротко здоровался и исчезал в кабинете. Маму же я, по-моему, так и не видал никогда.
Полина, кроме круглых пятерок, свободно болтала по-английски, при том, что в школе учила немецкий. Сейчас этим мало кого удивишь, но тогда, в конце семидесятых, это было почти неприлично. Про рояль я уже говорил, а еще она знала массу всяких других ненужных вещей. Меня совершенно добивала ее способность вдруг разразиться какой-нибудь завороченной фразой, а в конце приподнять изумленно брови: «Как, ты этого не читал? Это же классика!» Впрочем, я и без этого чувствовал себя перед ней дураком.
К началу восьмого класса не я один заметил, что она красотка. За ней бегало полшколы и две трети всей окрестной шпаны. Естественно, ей это льстило. Она все реже появлялась в нашей компании, усвистывая сразу после школы с каким-нибудь жлобом из десятого. «Пламенный привет!»
Самое смешное, дружить-то мы продолжали. Я часто заходил к ней, если заставал дома, мы делали вместе уроки, и она даже сетовала мне на то, как достали ее всевозможные поклонники. Меня к таковым она не относила совершенно. Конечно, где уж мне – очкастый одноклассник Женечка, с которым всю жизнь за одной партой... И раньше-то было трудно хоть намекнуть ей, как она мне нравится, а тут это перешло в разряд невозможного.
Где-то к концу восьмого я решил изменить свою жизнь. Единственным способом дать Полине осознать мою необыкновенность, подумал я, это поступить в самый крутой институт. Стану студентом, приду так небрежно, она ахнет и упадет. Что будет дальше, я пока не думал, а институт выбрал – МГИМО.
Поступить в те годы в МГИМО, будучи простым советским школьником и не имея блата, было все равно, что долететь до луны. Когда я сообщил о своем решении родителям, те, как я теперь понимаю, испытали смесь сложных чувств восторга и отчаяния. На семейном совете был разработан детальный план.
Первым его пунктом стал мой перевод в другую школу – специальную, английскую. Репетиторы, комсомольская работа, курсы. Я почти не видел Полину весь следующий год – так, встречались иногда на бегу, выбирались пару раз в кино всей компанией. У нее, по слухам, были какие-то сногсшибательные романы, но я даже не огорчался. Во-первых, было некогда, во-вторых – я знал, к чему стремлюсь. Пусть резвится с дураками, я-то буду дипломатом, поеду жить за границу, заговорю сразу на всех языках. Она все поймет, а я все прощу. Конечно, никуда ей не деться, будет моей красавицей-женой, не с этими же ей прозябать, очевидно же.
Главное, я поступил. Фантастика, если вдуматься. Но тогда казалось, что по-другому и быть не могло.
Прочтя свою фамилию в списках, я в тот же день купил торт, бутылку шампанского, букет каких-то цветов, подошел к автомату и набрал Полинин номер. Мне ответили, что она у Татьяны.
Я позвонил туда, объяснил повод и напросился в гости. Девчонки – обе – радостно встретили меня, поздравили, позавидовали – и все. Никаких фейерверков. Обе в это время готовились к своим экзаменам, было не до меня. Вполне естественно, если вдуматься, но мне-то в тот момент было трудно это понять. Выпив за мой успех, Полина откусила на ходу кусок торта, подхватила сумки с книжками и исчезла – к репетитору. Я остался с Татьяной. Уходить было неловко, говорить было не о чем. Посидев минут двадцать, я распрощался и пошел домой. Успех казался пропавшим, я едва ли не жалел, что поступил.
Через месяц обе они поступили тоже. Танька в финансовый, а Полина – довольно неожиданно, с ее-то языками, на Физтех. Собственно, после поступления нас всех резко разметало по новой жизни и новым друзьям, Полину же этим вихрем унесло куда-то совсем далеко.
Я успел пообщаться с ней еще только раз за это лето, в самом конце августа. Был какой-то концерт, в те времена редкий и интересный, а сейчас даже названия не вспомнить, да и не в нем дело. Я достал билеты, позвал Полину. Все происходило на стадионе, мы сидели рядом на узкой скамье, тесно прижатые друг к другу. В конце, на выходе, образовалась давка, и, честное слово, это был наш самый близкий за всю юность телесный контакт. Потом, еле живых, нас вынесло на улицу, и мы, по инерции держась за руки, пытались пробиться в метро, предусмотрительно закрытое властями. Но метро не поддалось, а на соседнюю станцию мы почему-то не пошли, решив возвращаться домой пешком. Мы шли полночи по городу, два новеньких студента, семнадцатилетние, очень взрослые и страшно счастливые. Она – своим студенчеством, я – вообще...
