Последовала долгая пауза. Моя печаль была чрезмерной. Я хотел что-нибудь сделать, чтобы вырваться из этой подавленности.
– Свидетель, пожалуйста, сдави своего ловца духов, – сказал дон Хенаро Нестору. Я услышал громкий и очень смешной звук, который вырвался из маленькой игрушки Нестора. Паблито истерически рассмеялся, рассмеялись и дон Хуан с доном Хенаро. Тут я заметил характерный запах и сообразил, что Нестор выпустил газы. Ужасно смешным было выражение совершенной серьезности на его лице. Он сделал это не для шутки, а потому, что у него не было при себе его ловца духов. Он помогал нам наилучшим образом, как только мог.
Все они непринужденно смеялись. Что за легкость была в этом переходе из грустной ситуации в совершенно смешную!
Паблито внезапно повернулся ко мне. Он хотел узнать, не поэт ли я. Но прежде чем я успел ответить, Хенаро составил строфу:
Карлитос поэт.
Он спокоен:
хоть псих и дурак,
но воин.
Все они опять расхохотались.
– Вот это настроение лучше, – сказал дон Хуан. – А сейчас, прежде чем мы с Хенаро попрощаемся с вами, вы двое можете сказать все что угодно. Может быть, это последний раз, когда вы сможете что-нибудь сказать.
Паблито отрицательно покачал головой, но у меня кое-что оставалось.
Я хотел выразить свое восхищение, свое благоговение перед исключительностью духа воина дона Хуана и дона Хенаро, но я запутался в словах и в конце концов ничего не сказал, или хуже того – я издал какие-то жалостливые звуки.
Дон Хуан покачал головой и чмокнул губами в насмешливом неодобрении. Я невольно засмеялся; было неважно, что я не сумел выразить им своего восхищения. Очень любопытное ощущение начало овладевать мною. У меня было чувство радости и веселья, абсолютной свободы, которое заставляло меня смеяться. Я сказал дону Хуану и дону Хенаро, что мне наплевать на исход моей встречи с неизвестным, что я счастлив и собран и что буду ли я жив или умру – совершенно не важно для меня в данный момент.
Они порадовались моим словам еще больше, чем я. Дон Хуан похлопал себя по ляжкам и засмеялся. Дон Хенаро бросил свою шляпу на землю и завопил, как будто объезжал дикую лошадь.
Внезапно дон Хенаро сказал:
– Мы развлекались и смеялись во время ожидания совершенно так, как рекомендовал Свидетель. Но естественным условием порядка является то, что это всегда приходит к концу.
Он посмотрел на небо.
– Уже почти пришло время нам разойтись, как делали воины в том рассказе, – сказал он. – Но прежде чем мы пойдем нашими различными путями, я должен сказать вам двоим одну последнюю вещь: я хочу раскрыть вам секрет воина. Возможно, вы назовете его предрасположением воина.
Адресуя свои слова в основном мне, он сказал, что я говорил им когда-то, что жизнь воина холодна, одинока, лишена чувств. Он еще добавил, что как раз теперь я особенно убежден, что это так.
– Жизнь воина ни в коем случае не может быть холодной, одинокой или лишенной чувств, – сказал он. – Потому что она основывается на любви, преданности и посвящении тому, кого он любит. И кто, можете вы спросить, те, кого он любит? Я покажу вам сейчас.
Дон Хенаро поднялся и отошел на совершенно плоский участок в десяти-двенадцати футах в стороне. Там он сделал странный жест. Он двигал руками, как бы счищая пыль со своей груди и живота. Затем произошла удивительная вещь. Поток почти неощутимого света прошел сквозь него. Он исходил из земли и, казалось, обнял все его тело. Он сделал что-то вроде заднего пируэта, нырок назад, и приземлился на грудь и руки. Его движение было выполнено с такой точностью и легкостью, что он казался невесомым существом, вспыхнувшей саламандрой. Оказавшись на земле, он исполнил ряд неземных движений. Он скользил всего в нескольких дюймах над землей или катался по ней, как если бы лежал на шарикоподшипниках, или плавал, описывая круги и поворачиваясь с быстротой и легкостью угря, плывущего в океане.
В какой-то момент мои глаза расфокусировались, и я уже следил без всякого перехода за шаром света, скользящим взад и вперед по чему-то похожему на поверхность катка с тысячами лучей света, сияющих над ней.
