Сидни Холл съел ее и продолжал:
- Нет ничего на свете лучше груш! Итак, я сунул в карман револьвер и деньги, переоделся шведским купцом и отправился в путь.
Сначала в Геную. Это, ребята, как вы знаете, в Италии, а по дороге ты видишь все Альпы. Ну и высокие эти Альпы! Неслыханно высокие! Если с вершины оторвется камень, он падает так долго, что, пока он вниз упадет, на нем мох вырастет. Из Генуи я решил ехать пароходом в Александрию, в Египет.
Генуя поразительно красивый порт; такой красивый, что уже издали все корабли сами туда бегут. За сотню миль от Генуи в топках пароходов гасят огонь, винты перестают вертеться, паруса убирают, потому что суда до того радуются при виде Генуи, что бегут туда сами собой.
Мой пароход отходил точно в четыре часа дня. В три часа пятьдесят минут я спешу в порт и вдруг по дороге вижу маленькую девочку, которая плачет горькими слезами.
“Лапочка, - говорю я ей, - почему ты плачешь?”
“Да-а-а-а, - хнычет девчонка, - я потерялась”.
“Если ты потерялась, пойди поищи себя” - говорю я
“Да ведь я маму потеряла, - всхлипывает Лапочка, - и я не знаю, где она”.
“Это другое дело”, - говорю я. Буру девчушку за руку и отправляюсь искать ее мамочку.
Целый час носился я по Генуе, пока мы эту мамочку нашли. Ну и что же? Было уже четыре часа пятьдесят минут. Мой пароход давно должен был отчалить.
“Из-за этой Лапочки, - думаю я, - ты потерял целый день” . Грустный, иду я в порт, и глядь – не верю своим глазам: мой пароход еще в порту. Я живехонько туда.
“Ну, ну, швед, - говорит капитан, - вы, однако, не торопитесь! Мы давно бы уже ушли в плавание, да, на ваше счастье, у нас якорь так неудачно зацепился за грунт, что мы целый час его вытащить не могли”.
Ну, я, конечно, обрадовался… А теперь я могу опять съесть грушу.
Когда с грушей было покончено, Сидни Холл сказал:
- Батюшки, какая вкусная!.. Стало быть, вышли мы в Средиземное море. Средиземное море такое синее, что нельзя понять, где начинается небо и где кончается море. Поэтому там везде – на кораблях и на берегу – стоят плакаты- указатели, и на них написано, где верх, а где низ, а то можно было бы и спутать.
Кстати, как рассказал нам капитан, однажды один пароход действительно заблудился и поплыл не по морю, а по небу; а так как небу нет конца, он до сих пор не возвратился. Никто не знает, где он теперь.
И вот по этому морю мы приплыли в Александрию. Александрия – это большой, Великий город, потому что его основал Александр Великий.
Оттуда я отправил телеграмму, чтобы убедить Волшебника, что я его выслеживаю. На самом деле я о нем ни капельки не заботился, я знал, что сам он всюду меня преследует.
Ну, раз уж я оказался в Александрии, я заодно поплыл по священным водам Нила в Каир. Каир – огромный город. Он бы сам в себе никогда не разобрался, и все дома и улицы в нем могли заблудиться, не будь там понаставлено высоченных мечетей и минаретов. Они видны из такой дали, что самые окраинные домишки могут понять, где находятся.
Под Каиром я искупался в Ниле, потому что там страшно жарко. На мне были только плавки и револьвер. Остальные вещи лежали на берегу. И тут на берег вылез огромный крокодил и сожрал мою одежду со всем, что там было, включая часы и деньги. Я, значит, бросаюсь на крокодила и пускаю в него шесть пуль из револьвера, но все пули отлетели от его панциря, словно он был из стали, а крокодил громко расхохотался надо мной… А теперь я съем еще одну грушу.
Разделавшись с грушей, Сидни Холл продолжал свой рассказ:
- Как известно, крокодил умеет рыдать и плакать, как малый ребенок. Так-то он и заманивает людей в воду. Они думают – ребенок тонет, спешат ему на помощь, а крокодил хватает их и пожирает. Но этот крокодил был так стар и умен, что он научился не только плакать, как ребенок, но и ругаться, как матрос, петь, как оперная певица, и вообще говорить, как человек. Говорят даже, что он принял мусульманскую веру.
На душе у меня было как-то грустно. Что же я теперь буду делать без одежды и без денег? И вдруг рядом со мной оказался какой-то араб и говорит чудовищу:
“Эй, крокодил, ты что же – проглотил одежду вместе с часами?”
