Сцена 39.
Атаман Пиратов приперт к мачте. Неохотно бросает шпагу. Его связывают и уводят. Командор наклоняется к люку, что-то кричит вниз. Оттуда высовывается лапа с большим пальцем: о'кей. Тогда Командор дает красную ракету. Подходит к двери в каюту девушки, стучится. Выходит Девушка с рюкзачком, Купец с изрядно похудевшим кошельком, спускаются в трюм, переходят на плот. На других плотах видны связанные пираты, скрежещущий зубами Атаман, Медведь с синяком под глазом, звери, бинтующие раны, устало прислонившаяся к штабелю мешков Летучая Мышь с плейером на ушах.
Сцена 40.
Вид сверху. От кораблика отходят плоты. К нему со всех сторон кидаются Рыбы-Пилы, за которыми вьются белопенные следы. Кораблик разваливается на несколько кусков, начинает тонуть. Капитан утирает слезу, его утешительно хлопает по плечу Тигр: мы тебе лучший дадим. На черно-белом экране возникает трехмачтовый изящный фрегат. Капитан смотрит на него и вздыхает.
Сцена 41.
Под водой Осьминог сортирует упавшие куски корабля, что-то откладывает влево, что-то вправо. Вынимает из груды обломков штурвал, вертит его так и этак, примеряет. Наконец, решается, отходит чуть вбок и прикрепляет его к конструкции с мигающим монитором, кнопками в целлофановом пакете, шнурками и уже знакомыми лебедками, из которых тянутся красные подписанные координатные линии. Потом легонько поворачивает штурвал.
Сцена 42.
Кондор на облаке видит, как плоты приближаются к тому самому пляжу. Потом проступают распрямляющиеся в прежнее равномерное состояние линии координатной сетки. Он удовлетворенно кивает.
Сцена 43.
Плоты уходят в закат, на фоне которого приближается остров. На корме последнего плота сидит и вздыхает Еж-Командор, разглядывающий фотографию. Поскольку теперь он в полупрофиль, камера подкрадывается и заглядывает ему через плечо: на карточке Летучая Мышь со своим неизменным плейером и в наушниках.
История четвертая.
Страшная сказка.
Человек вошел в лес и сразу почувствовал, что ему стало теплее. Снаружи, в поле, стоял промозглый день, снег и грязь перехватывали горло дороги, лужи душили ее, и она извивалась между холмов, словно стремясь сбросить с себя ощущение бесконечного мозжащего холода. Человек привык думать обо всем, что лежит вне леса, как о наружных вещах. То, что находилось в лесу, было своим, известным. Возвращаясь в лес, человек совершенно осознанно возвращался домой. Вот и сейчас, чуть только войдя под деревья, путник почувствовал себя лучше - хотя на самой опушке леса воздух был нисколько не горячее, чем в холмистых полях. Он остановился, присел под раскидистый дуб на небольшую сухую горку при узловатых корнях, глубоко вдохнул, расправил плечи и, наконец-то, перестал горбиться и дрожать от холода. Потом он легким движением поднялся, поплотнее запахнул на груди потертый бурый плащ из грубой кожи, и решительно зашагал в глубину леса.
***
Мы все сидели за партами и ждали, когда же учитель соизволит отпустить нас домой. На этом уроке он лгал больше обычного. Мне не терпелось спросить его, почему и зачем - Учитель Кин вовсе не глуп; он наверняка заметил, что и я, и мой сосед ему не поверили. Но он также не мог не заметить, что мы промолчали, из чего наверняка сделал вывод, что мы будем спрашивать его после - или донесем на него, как один из выпускников донес на Серда Мехеддина. Мехеддин пришел с севера, никто не мог поручиться за него здесь. Поэтому доноса правитель не стал и разбирать - махнул рукой, и по этому знаку Серда бросили в пропасть, только его нездешние башмаки рубчатой подошвой сверкнули над обрывом. Наконец Кин Нагата поднялся и объявил нам, что все мы вольны идти, куда пожелаем, а с занятиями на сегодня все. - А Вы, молодой человек, - Кин хихикнул, - Ор-рел наш, дон Р-рыба! - с видимым удовольствием произнес он мое имя, - Вы будьте любезны задержаться, - он ловким движением выхватил из-за спины розгу, обещанную мне еще на первой сегодняшней паре, - Я собираюсь напомнить Вам некоторые - х-хи! - грамматические формы. А то как бы Вы не опозорили нашей школы Вашим - га-га! - левобережным произношением. Все вон!!! - вдруг заорал Кин, выпучив глаза, и класс, который был готов заржать, поспешно, гнусно хихикая и давясь этим грязным смехом, потек в узкие двери, в мрачный, затхлый, сырой коридор пещерного города, и дальше, дальше - по своим конуркам с окнами в кратер - или наружу, по сторожевым вышкам. Кин Нагата выглянул следом, удостоверился, что никого нигде поблизости нет, выдохнул, и крутанул розгу в воздухе классическим движением для сабли-шамшера: вниз, кистью, потом с выходом на замах, из-под руки резко вверх, и только затем обходным неуловимым движением - по дверному замку, с оттяжкой. Будь это закаленная медвежья сталь, замок бы развалился надвое, но в руках у моего наставника была лишь лоза. - Садись, Рыб божий, - фыркнул учитель, и я с облегчением развалился на учебной скамье. Сидеть полдня по струнке здорово утомляло. Нагата захлопнул дверь и наложил замок. - Вижу по глазам, что хочешь спросить. Ну? - Зачем лгали, Учитель Кин? - Так ты заметил? - Не я один заметил. Сосед мой... - Соседу своему завтра покажешь шрам. Тот, который тебе Синяя Плеть оставила. Красивый шрам, развесистый, как дубль хороший. Только что стойку на руках не делает и не танцует. - Хороший как что? - Как дуб! Покажешь шрам. Скажешь, что я все про него, стукачонка, знаю, и что, если пискнет, будет и ему то же. А теперь спрашивай, спрашивай... И я спросил. Про все спросил. Не противно ли ему лгать, выставляя нашего князя наместником божиим. Правда ли, что за нашими горами есть другие, и весь ли мир плоский, и кто урчал сегодня утром в глубине горы. Кин долго молчал, обдумывая, по обыкновению, свой ответ, я же разглядывал комнату. Стояли в ней наши учебные столы, лежала на столе учителя Книга Правил, Устав Гор, Письма Богов, и другие необходимые книги. По углам располагались приборы и приспособления. Некоторыми из них - компасом, астролябией - блин, язык сломаешь - мы уже пользовались. Но большинство трубок на ножках и без, таращащих свои лупоглазые стекла, кругов, треножников, знакомы мне не были, и я с трудом догадывался об их предназначениях. Еще на стене, напротив единственного треугольного окна, находился большой занавес с вышитым или вытканным на нем родословным древом нашего князя, который когда-то был близок к самому Верховному через какое-то там родство. Кого из князей сейчас собираются избрать новым Верховным, никто толком не знал, да и нас, учеников, это мало беспокоило. Наконец, Кин заговорил.
