Соня решительно взяла в руки мобильник и набрала Женин номер.
– Да, детка, – послышался его усталый голос.
Она почувствовала угрызения совести.
– Жень, у тебя всё в порядке? Ты вроде собирался прийти вчера… Не получилось?
В трубке повисла пауза.
– Не получилось, – ровно ответил он.
– А что же не позвонил? Я тебя ждала, – солгала Соня и поморщилась от отвращения к себе.
Новая пауза.
– Так вышло. Меня вызвали. А ты почему не набрала… если ждала?
Вопрос прозвучал легко, без всякого упрёка, но… Соне показалось, что на том конце трубки с напряжением ждут ответа.
– Я… я заснула, прикорнула на диване… прямо перед телевизором. Да ещё Анька сбежала на дискотеку… Представь, до сих пор не объявилась. Телефон отключила.
– А, ясно, – так же ровно сказал Женя. – Не волнуйся, найдётся. Ты же её знаешь.
– Слушай… а сегодня? Приходи, хорошо?
Соня произнесла это так искренне, как только могла.
– Постараюсь. Прости, детка, нельзя больше говорить.
В трубке послышались короткие гудки. Она убрала мобильник – ну вот, всё идет, как надо. У неё хватит и воли, и разума, чтобы спасти свою жизнь от хаоса и несчастья. В раздевалке послышались голоса, и Соня вышла навстречу первому малышу.
Сначала всё шло спокойно. Кажется, вчерашняя встреча осталась незамеченной окружающими. Методист провела в тихий час совещание на тему «Ознакомление детей с временами года через шедевры мирового искусства» по новой, разработанной в министерстве, системе, заставив Соню понервничать – детей на время педсовета пришлось оставлять с чужой няней. Танечка выглядела разочарованной, но по-прежнему искренне расположенной к Соне. Она с завидным упорством второй день являлась в вечернюю смену, непонятно как заинтересовав сменщицу – ту самую Людмилу Алексеевну. Наверное, пообещала отработать за неё все предпраздничные дни – женщина всегда уезжала на выходные к родственникам в деревню.
Погода сегодня стояла замечательная. Выглянуло осеннее солнце, создавая ощущение прозрачности, эфемерности повсюду – на остывшей, прикрытой пожухлой листвой земле, в дрожащем между нищенски обнажёнными кленами воздухе. Это было её, Сонино время. Никогда, ни в каком возрасте не были ей близки ни весенние зовущие запахи, ни зимние детские восторги, ни летнее довольство. Она всегда жила в ней, в осени, во всех её гранях и изменениях, совпадая на вдохе и выдохе с её прощальными фейерверками, печальными радостями, щемящими намеками о близком конце и ярчайшим ощущением бытия.
На улицу вышли сразу же после полдника, и к пяти часам у Сони остались «неразобранными» три девочки. Все они мирно играли у неё на глазах: набрали воды в формочки и готовили в домике обед из старых листьев и ягод рябины. Даже Настя увлеклась и вела себя тихо. Было ещё довольно светло, и Соня с беспокойством поглядывала в сторону ворот и забора. Смотрела туда не она одна – Танечка, у которой всех разобрали, переместилась к ним на площадку и принялась донимать разговорами.
Соня вдруг поймала себя на том, что эта милая, всегда приятная ей девочка начинает её раздражать. И ни чем-нибудь, а своей молодостью, очаровательностью, наивностью, действительно, как сказал Дима, огромными оленьими глазками. Какой идиот может предпочесть ей угрюмую, узколицую Соню? Если ему надоели глупые испорченные куклы типа Кати, то такая, как Танечка, вполне может украсить его жизнь. Встреть он сейчас их вместе – Таню и Соню, наверняка взглянет на всё иначе…
Накаркала… Она не увидела, а почувствовала – спиной. Да ещё Танечкины глаза округлись до невозможности: девочка схватила Соню за руку. Охранник, подхалим, уяснив позицию Нины Степановны, преспокойно пустил постороннего на территорию.
Соня не обернулась, просто не могла себя заставить. Положение казалось ужасным, но и это, увы, было ещё не всё. Навстречу от центральной террасы к воротам, не спеша, шла заведующая – она всегда обходила садик перед тем, как уйти домой.
«Сволочь, козёл!» – ругалась про себя Соня. Она дрожала от негодования. И… от чего-то ещё.
Дима уже стоял рядом, она видела его боковым зрением. Следовало взять себя в руки и поступить так, как правильно. Только надо решить, как правильно.
