– Значит, моего лучшего друга! – та, которая некрасивая, присела перед девочкой на корточки, упорно в неё вглядываясь. – А откуда ты знаешь, что это – он, а не она?
Роль у него действительно была тогда женская – Борис играл очередную лисичку.
– Глаза-то у меня на месте! – пожала плечами Соня.
Эту фразу любила повторять бабушка. Называть её надо было бабушкой, хотя Соня познакомилась с ней только, когда умерла мама.
– Нет, ты погляди?! – в восхищении воскликнула женщина.
– Может, тебе мишку достать? Смотри, какой он хороший! Хочешь, он тебя поцелует? – молодая тётя, приветливо глядя на девочку, уже шустро надевала на руку симпатичного, улыбчивого медвежонка.
– Нет, – нетерпеливо замотала головой Соня. – Его, того, пожалуйста!
– Нет, ты видишь, ты видишь?! – всплеснула руками старшая, назвавшая лиса своим другом. – Это – наша девочка! Ну какой ещё ребёнок так выберет, а? Ей нужна умная кукла! Талантливая кукла, а не твои поцелуйчики! На, держи, возьми его, он разрешает.
Дрожащими руками, словно ей протягивают некое чудо, девочка приняла лиса, почувствовала, какой он тяжёленький, какая у него мягкая, пушистая шёрстка. Потом, за многие годы, шёрстка у Бориса истёрлась, но это ощущение тепла и сказки Соня ощущала всегда, как только брала его в руки. А какие у него оказались глаза! Художник нашёл необычные пуговицы – зелёные с чёрной серединкой, словно настоящим зрачком.
«Ты вернёшься ещё, Борис?»
Немного обиженная, Ира отвернулась. Её куклой, как поняла девочка, был именно мишка. А другая тетя всё никак не могла успокоиться.
– Ира, у меня нет сомнений! Посмотри ей на нос! Это наш нос!
– Сонечка, хочешь ириску? На вот, возьми… Мара, отстань, не пугай ребёнка. У неё самый обычный среднерусский нос, – Ира уже раздражалась.
– Для такой маленькой девочки? Обычный нос? Нет, ты на глаза посмотри! Да я такие глаза только у Аллочки Надельман видела! В них смотреть и смотреть! А грустные! А умные!
– Господи, Мара! Это детдом! Здесь у всех детей грустные глаза… Я, если честно, уже не могу здесь. Пойдём, дорогая, пожалуйста, а?
– А как твою маму зовут? – не унималась та.
– Какая мама?! – зашептала Ира и предупреждающе дёрнула её. – Забыла, где мы?
– Я знаю, как зовут маму, – Соня высокомерно поглядела на женщину. – Она умехрла. А папа нас бхросил давно. Мама – Алла, а папа – Вася. Я жила у бабушки, папиной мамы, а потом она заболела. Наверное, тоже умехрла. Она не пхриходит.
Всё это она оттарабанила на одной ноте, хорошо понимая: лучше отчитаться сразу, чем долго отвечать на вопросы, а то сейчас явится воспитательница, и ничего не успеешь. Маму Соня, вообще-то, почти не видела, даже забыла, как она выглядит, мама всё время где-то болела, и Соня жила в семье её подруги, в одной комнате с двумя взрослыми девочками. Добрая или злая была эта тётя, осталось неизвестным, потому что она постоянно работала, даже дома – стучала на печатной машинке. А девочки или тискали Соню, как куклу, или ссорились друг с другом. Про эту женщину запомнилось только то, что она – «никакая». Это слово она сама повторяла изо дня в день: «Сегодня я совсем никакая… Ужина нет, а я опять – никакая… вставать завтра в шесть, а я…» – и так с утра до ночи. Соня ходила в скучный, тоскливый детсад-пятидневку, в группу, где дети даже не умели ещё разговаривать. Соня разговаривать умела хорошо, только было не с кем.
А потом пришла бабушка, сказала, что она – папина мама. Но папа так никогда и не пришёл. Старуха забрала Соню и кормила её. В самом прямом смысле – именно кормила, постоянно кормила, только кормила… А ещё очень нудно, надоедливо причитала. Больше ничего из их быта и общения Соня не запомнила. Девочка сама находила себе развлечения в пропахшем пылью и старой одеждой пригородном доме. Отыскала какие-то книжки и пыталась различать буквы, которые показала ей соседская девочка-первоклассница. Соня уже тогда привыкла быть одной и полагала, что это нормально. Бабушкины ласки были ей неприятны, она с трудом их терпела и всячески избегала – очень уж та казалось чужой и какой-то… Тогда Соня не могла найти нужного слова. Теперь бы она сказала «деревенской, некультурной». Так что интернат стал для неё не местом заключения, а скорее глотком чего-то нового, интересного – здесь оказалось столько книжек, а ещё – мозаика, а ещё – занятия: лепка, рисование, аппликация. У Сони всё получалось лучше, чем у других, и её часто хвалили. Остальные дети мало её волновали, но когда они попробовали обидеть новенькую, получили резкий отпор: защищать себя Соня научилась ещё в посёлке – там педагогов много, одни только пацаны из местных чего стоили…
