– Нет… нет, конечно… прости! Просто мне очень плохо…
Он обхватил её и сразу почувствовал, как она дрожит.
– Господи, маленькая… ну ты что? Успокойся, успокойся… тебя это всё не коснётся… я не допущу… Пусть себе думают, что хотят…
Митя покрывал её поцелуями, согревал в объятьях, и дрожь её постепенно унялась. Когда они оторвались друг от друга, за окном уже занимался рассвет.
– Скажи… – спросила Соня. – А они… твои родители – всегда на твоих девушек так реагировали?
– Каких ещё девушек… – недовольно пробурчал он.
– Мить, не придуривайся.
– Сонь, ну ты сравнила, правда!
– Но всё-таки…
– Да по барабану всем было. Никто даже не интересовался, делай, что хочешь… Разве что только Наташка спрашивала… из любопытства. Это только с тобой все с ума посходили.
Она молчала, не зная, лестно это для неё или нет.
– По-моему… они тебя боятся, – неожиданно добавил Митя. – Мать – точно боится. Она словно защищается, поэтому и знакомиться не желает. Я вижу, что не понимает… ничего не понимает. Но знает, что всё серьёзно. Такую истерику устроила – давно её такой не видал.
– Она думает, ты в беде… – тихо произнесла Соня. – И спасает тебя. Мить, я её ненавижу… И мне её жалко.
– А мне – нет, – жёстко произнёс он. – Зря она так со мной. Никогда не прощу.
* * *
Отец прекратил с Митей всяческое общение, видимо, дожидаясь, когда тот примчится за деньгами и машиной. Но мама названивала регулярно. Митя отвечал ей только по настоянию Сони, говорил коротко, спрашивал, как здоровье. А потом всё начиналось сначала. Он в который раз объяснял, что возвращаться не собирается, повторял, что женат. На том конце трубки начиналась истерика, и он отрубался – и так до следующего раза.
В воскресенье им пришлось вернуться в город. У подъезда никого не было – возможно, соглядатай потерял надежду встретить их здесь, или отец передумал их караулить. Соня с удивлением оглядывала собственную квартиру – словно попала сюда впервые. Всё казалось ей чужим, малознакомым, так она уже привыкла к их семейной жизни на даче. Но предстояло как-то налаживать быт. Они вместе сходили в магазин, закупили продуктов. Поздоровались с бабушками на скамейке – Соне стало плевать на их перешёптывание.
На кухне её ожидал сюрприз. Герань – та самая мамина герань – ожила, пробилась новыми свежими листочками… видать, ей понравился аспирин. Соне это показалось хорошим знаком – хотелось думать, что это весточка от Мары, что мать поддерживает и понимает свою непутёвую дочь.
Самым тяжёлым оказалось выйти с утра на работу. Соня уже пожалела, что попросту не взяла больничный. Лучше было два раза наведаться в поликлинику, чем отработать теперь шесть смен для разных воспитателей, да ещё две для Надьки. Первую из них та пожелала забрать уже в понедельник.
Они с Митей продолжали перезваниваться, но не так часто, как успели привыкнуть – и у него, и у неё нашлись дела. Оказывается, он отсутствовал на работе почти две недели, и у него начался аврал. Да и Надька из принципа оставила в группе неразобранные игрушки, неперестеленные кровати и ненаписанный план.
Зато какой искренней была радость детей! Соня чувствовала себя виноватой, что бросила их так надолго. Она даже позволила им по очереди повисеть у себя на шее. Группа оказалась почти полной – двадцать человек, а это всегда напрягало. Отсутствовал только Вадик – неужели всё-таки приболел после их «зимней» прогулки?
В обед заявилась Танечка – якобы узнать, где пропадала подруга. Соня встретила её приветливо, но настороженно – она не знала, как далеко пошла говорливость Нины Степановны. Односложно ответила, что болела. Танечка поинтересовалась её самочувствием, прошлась по группе, пожаловалась на Людмилу Алексеевну и методиста с её заморочками. Соня уже надеялась избежать неприятного разговора, но тут девушка вдруг спросила:
– А… тот парень… Калюжный… ну… в общем, тут всякого наговорили, пока тебя не было… мол, ты всё-таки с ним… ну… связалась?
Соня вздохнула.
– Я с ним не связалась, Тань… Я… вышла за него замуж.
В конце концов, это уже свершившийся факт, пусть лучше знают правду, чем строят домыслы. Да и врать Танечке как-то стыдно.
