— Да.
— Покажи мне.
Данован резко поднял голову. Сверкнули глаза.
— Не отказывай мне! — быстро проговорила Бриана. — Просто… я должна это увидеть. Обещаю, я не убегу и не закричу!
— Я знаю, — Данован слабо улыбнулся. — Но все-таки… зачем?
Пожалуй, он знал ответ. Знал — но хотел услышать.
— Я должна быть уверена, — твердо сказала Бриана.
— В чем?
— В том, что смогу всегда быть с тобой.
Лягушки иногда превращаются в принцев, королевны погружаются в волшебный сон, ведьмы лопаются от злости, а нищие поднимаются до правителей.
С чудища спадает заклятье, и он становится прекрасным рыцарем, если его полюбит девушка. Спасенья лишены те, кто принимает звериный облик по своему желанию. Лишены ли они любви? До последних дней Данован думал, что да.
— Хорошо…
Бриана едва вытерпела его настороженный взгляд.
— Знаешь, Бриана, сначала меняются ощущения. Начинаешь острее чувствовать запах, лучше слышать… Ты пахнешь сосной, сухой сиренью и совсем чуть-чуть — можжевельником, а твое сердце стучит все быстрее и быстрее. Я прав?
Куст можжевельника у замка, стойко переносивший холодные зимы, был посажен три года назад, и в прошлую зиму на нем созрели ароматные шишки. Крейдне делала из них масло, заживляющее раны. Сегодня Бриана неловко задела флакон, разбила — на руки попало несколько капель. Сосновые дрова горели в камине почти всегда. Засушенная с лета сирень, зашитая в мешочек, лежала в ящиках с бельем.
Бриана нервно сглотнула.
— Дым в твоих волосах. Дым от сосновых дров. Запах старее, не тот, который сейчас наполняет комнату. Должно быть, дымоход у вас не очень-то чистый, раз часть дыма пропитала твои волосы и платье насквозь, и ее не смог прогнать ни ветер, ни снег.
Бриана молчала. Данован склонил голову, ногтями впился в столешницу. Остались маленькие следы — словно кто-то ножом несколько раз ковырнул древесину. Бриана смотрела на эти следы, а Данован стянул рубашку — сначала верхнюю шерстяную, потом льняную. Бриана перевела взгляд. Под кожей что-то перекатывалось, двигалось, словно кто-то другой пытался прорваться наружу из человеческого тела.
Говорят, что оборотень — это волк шерстью внутрь. Говорят, что днем он выглядит как человек, но нрав у него все равно звериный.
Не отдавая себе отчета, Бриана вскочила на ноги, перевернув лавку, едва не упала сама, перешагивая через нее — пятясь, не отрывая взгляда от меняющегося человека. По стенке отступила в дальний угол и замерла там — стоя, хотя ноги едва держали.
Существо ничем не напоминало человека. Позже Бриана вспоминала, что все произошло очень быстро, но тогда взгляд невольно отмечал любую мелочь.
Одежда валялась в углу. Бриана смотрела на руку: кожа лопалась, обнажала мясо, потом срасталась — уже на лапах, более сильных, крепких и крупных, чем у любого волка. И тут же появлялась шерсть — темно-серая, почти черная.
Бриана посмотрела на лицо… морду? Она обещала не кричать — и не кричала, зажав рот двумя руками.
Глаза… Глаза должны остаться человеческими…
Девушка вздохнула и опустила руки — глаза на чудовищной маске были знакомыми, зелеными и тоскливыми. В них она и смотрела… Зверь, казалось, заполнял собой всю маленькую комнату — крупный, лохматый. Задние ноги сгибались, как человеческие — вперед… Ирвин был прав… Ирвин предостерегал Бриану, а старый Лесничий, чьего имени никто не знал, умер, едва взглянув на жуткое превращение. Есть что-то запретное, что нельзя знать и видеть…
— Все? — выдавила Бриана.
— Все…
Его голоса, искаженного, но вполне ясного, исходящего из волчьей пасти, Бриана не вынесла. На какой-то миг она увидела потолок, потом накатила темнота — за мгновение до того, как стукнуться головой об пол и успеть понять, что этот глухой звук — звук падающего тела.
…Она лежала под одеялом. Стеганым, теплым, тяжелым. Грязновато-серого цвета.
— Первый обморок в моей жизни, — пробормотала Бриана. — Долго я так?
— Совсем нет, — голос был сухой, бесцветный, тихий.
Бриана повернула голову. Данован сидел рядом, на большой чурке, заменявшей стул, сгорбленный и как будто усталый.
— Это не страшно, — соврала Бриана.
— Нет? — а Данован и не думал верить.
