- К Циркулусу?..
- А что, боишься? Или опять скажешь, что магистрат не зарегистрирует твой брак? Милый мой, его и так не зарегистрируют. Или, может, ты веришь в приметы и не хочешь своей драгоценной ступней наступить на камни, которыми вымощено шоссе Утраченной Радости? Или боишься утратить радость?
Симплициссимус рассмеялся. Его подмывала волна вырвавшегося на свободу восторга, долго таившегося внутри, задавленного тревогами, сомнениями, мучительной нерешительностью. Все это не ушло, осталось, но был сделан первый шаг, и Симплициссимус знал, что обратно уже не повернуть. Оттого сейчас ему хотелось куража, если бы была возможность, он бы с удовольствием прошелся по канату.
- Идем к Циркулусу! И поторопимся: до рассвета осталось часа три...
Бывшие друзья и нынешние сообщники, весело переговариваясь, отгоняя лучом света ночные страхи, вышли на шоссе Утраченной Радости. От былой растерянности перед черной громадой, залившей город, не осталось и следа. Они быстро, едва не бегом продвигались по шоссе, торопясь успеть до рассвета. Мимо проплывали пустые трибуны, отсветы фонаря таинственно дрожали на скамейках и барьерах. Городская черта приближалась. Симплициссимус с интересом вглядывался в темноту, пытался представить себе состояние изгнанника, шествующего по шоссе Утраченной Радости сквозь взгляды тысяч канониров. Ему стало не по себе. Возникло впечатление, будто эти взгляды висят в неподвижном воздухе независимо от их обладателей, будто они сгустились над головами двух святотатцев и грозят им неминуемой гибелью. То же почувствовал и Табулус. Остановившись, он на ощупь нашел руку Симплициссимуса.
- Может, вернемся?
Симплициссимус упрямо шагнул вперед, но Табулус задержал его. В воздухе зародился странный гул, нарастая со всех сторон одновременно, он занимал все большее пространство, закладывал уши, придавливал к земле. Стало трудно дышать. Расширенными от ужаса глазами двое людей наблюдали, как со стороны городской черты, до которой оставалось не более сотни метров, возникла и стала надвигаться светящаяся громада, сжатый до предела сгусток тьмы, превратившийся в свою противоположность. Он приближался медленно, неторопливо, источая сознание превосходства над двумя жалкими людишками, возникшими на его пути. Гусеницы гулко лязгали по брусчатке, громадная глыба вбирала в себя линию шоссе. Страх сковал конечности, липкое оцепенение залило разум, заглушив все эмоции, кроме страха. И лишь в глубине пульсировал первобытный инстинкт. И в тот момент, когда в лица пахнуло жарким, разгневанным дыханием, инстинкт вырвался, разорвал оцепенение и заставил двигаться свернувшуюся в жилах кровь. Животное чувство властно диктовало свои законы: спастись, уйти от надвигающейся смерти. Рука Табулуса онемела, сжимая фонарь холодными, мокрыми пальцами: остаться без света значило погибнуть, исчезнуть в лабиринтах взбунтовавшегося мрака. Спящие дома покорно проносились мимо, и грохочущая громада стала отставать, успокаиваться и скоро затихла в отдалении, сонно лязгая гусеницами по умиротворенной мостовой.
В тусклых проблесках занимающегося рассвета по кривым улицам Нездешнего города бежали два человека. Они кидались то в один переулок, то в другой, возвращались обратно и вновь начинали безумную гонку по старому маршруту. Из открытых окон доносилось бессвязное бормотание спящих горожан, сны которых нарушались потоками воздуха, взбаламученного проносящимися мимо ночными путешественниками.
Табулус с Симплициссимусом остановились, очутившись на проспекте Великого Переселения. Фонарь погас. Они стояли напротив своего дома, понемногу отряхиваясь от наваждения.
- Что это было? - спросил Табулус.
- Канон?! - полувопросительно проговорил Симплициссимус.
- Не может быть!..
Из полуподвального помещения соседнего дома пробивался узкий лучик света.
- Смотри! Оказывается, не мы одни бодрствуем сегодня ночью.
Подвальное окно было забито досками. Симплициссимус заглянул в щель между ними. В лицо повеяло свежим воздухом, сочившимся из отверстия. Внутри что-то глухо жужжало.
