Но это была Джэн, и сейчас в ней вдруг пробудилась прежняя веселая девчушка — она радостно смеялась и требовала, чтобы Дорин со всеми подробностями рассказывала о себе. Когда же Барт подошел к ней со шприцем, она не захотела делать укол.
— Не нужно, — сказала она. — Пока Дорин здесь, у меня не будет кашля, и я не хочу спать. Я хочу все время быть с Дорин в этот раз. А то они могут еще долго ее ко мне не отпустить.
И Дорин с трудом верилось, что «этот раз» — последний, что больше они не увидятся. И все же она знала, что это так, и Барт тоже знал, и только Джэн переживала сейчас какой-то радостный подъем.
— Так ты действительно будешь совсем здорова, Дор?
Джэн запнулась, произнося это слово, которое они уже столько раз произносили с надеждой.
— Да, вроде бы, это уже точно. Врач сказал, что если я буду поправляться так же быстро, как теперь, то я вполне смогу к концу года выписаться из Конкорда.
— Побожись.
— Вот те крест, — Дорин с серьезностью выполнила ритуал их детской клятвы.
Лицо у Джэн просияло от радости.
— Ох, Дор! Я так рада! Когда тебя выпишут, ты к нам сюда приедешь. Вот уж где поправиться можно, правда, Барт?
— Лучшее место в мире, — Барт заставил себя улыбнуться.
Дорин взяла сестру за руку и прижалась щекой к ее руке. Барт и Чилла тихонько вышли из комнаты.
Джэн снова и снова расспрашивала Дорин о подробностях ее жизни, о лечении, о госпитале, пока, наконец, не задремала.
Кошмар удушья пробудил ее ото сна. Глаза у нее были полны ужаса, новые и новые приступы удушливого кашля терзали ее тело, и казалось непостижимым, как может человеческий организм вынести все это и сохранить жизнь. Барт сделал ей укол.
Наконец она успокоилась и теперь лежала тихо-тихо, словно не дыша. Неровно вздымалось и опускалось одеяло на ее груди, иногда замирая на месте, когда она вдруг переставала дышать. Они сидели подле нее в ожидании, в страхе…
Она открыла глаза в тот момент, когда солнце проглянуло сквозь гряду облаков над холмами на том берегу и косой луч, пробившись через листву у веранды, засветился мягким, слабым светом, как светились взгляд и затухающая улыбка самой Джэн.
— Ох, Дор! Как хорошо, что ты приехала! Теперь я увидела, как ты поправилась, и сама тоже постараюсь выздороветь как можно скорей.
Джэн говорила так убежденно, что на мгновение они всей измученной душою поверили ее словам.
— Я скоро поправлюсь, — проговорила она, протягивая к ним руки. — А завтра Барт сможет взять меня к озеру, и мы поплывем в лодке, правда, Барт?
Барт кивнул.
— А ты найдешь мои брючки, Дор? Ведь глупо, если я буду грести в халате.
— Ну, конечно, найду, Джэн! Я знаю, где они лежат.
— Вот и замечательно! — Она смотрела куда-то вдаль, мимо них, за сияющую гладь озера — туда, где темнели лесистые склоны и облака плыли над холмами. Потом перевела взгляд на Дорин. — А когда я поправлюсь, как нам весело будет всем вместе. Здесь так хорошо!
Она пристально глянула в лицо сестры, и что-то в поведении Дорин вдруг охладило ее восторженный порыв.
— Ты ведь веришь, что я поправлюсь, правда же, Дор?
— Ну, конечно, родная!
Джэн обернулась к Барту.
— И ты тоже веришь, да, Барт?
— Да я просто убежден в этом!
Джэн торжествующе улыбнулась.
— Вот видишь!
Джэн подняла руки, и резная тень листвы запрыгала на ее прозрачных ладонях.
— Видите? А вы не верили. Вот вам и подтверждение — солнце в моих руках.
Незаметно она погрузилась в сон. С трудом ему удалось наконец проводить плачущую Дорин. В машине она цеплялась за руки Барта.
— Ты приедешь, когда кончится, и расскажешь мне обо всем… Обещай мне.
— Обещаю. Да и куда еще мне тогда ехать?
III
А Джэн все спала, прижавшись щекой к подушке и полураскрыв губы, спала каким-то необычно крепким сном. И Барт всю ночь сидел подле ее постели, держа ее руку в своих руках, как будто пытаясь силой удержать ее здесь. В ее худеньком запястье легко и часто бился пульс, вдруг становясь порой почти неразличимым; дышала она теперь тяжело, неровно, порой дыхание ее и вовсе прерывалось. Барт сидел у постели и смотрел на ее лицо, на котором дрожали тени, отбрасываемые лампой. Следы недавних страданий исчезли с ее лица — оно было спокойным и отрешенным, и в этой отрешенности Барту чудилось предвестие предстоящего ему одиночества.
