– Нас проводишь и ложись спать. Сколько можно глаза таращить?
– Лягу, – согласилась она. – Олег, вы бы еще дров принесли. Скажешь, а?
– Скажу, – пообещал я.
– Угу, спасибо, – кивнула она, направляясь к лежаку.
– Значит, так, – перешел я прямиком к делу. – Ты, Сморч, Андрюшка и ты, Басс, – оставайтесь на охране. Север, Бэн, Фирс – пойдете за дровами и таскайте, пока не опухнете. Или пока Ленка не скажет: «Хватит».
Фирс присвистнул:
– Да уж. Мы как раз скорей опухнем…
– Лучше опухнуть, чем замерзнуть, – вскользь заметил я. – А мы с Сергеем пойдем охотиться… Богуш, – окликнул я поляка, – пойдешь с нами. Сергей, подбери ему оружие… И вообще – кончаем жевать и переодеваемся в парадную форму.
Снаружи вошла Наташка Крючкова, развязывая ремень с оружием.
– Там холодно, – сообщила она, – и туч нет… Мальчишки, вы уже встали?
– Уже встали, уже уходим, – конспективно ответил я, затягиваясь в куртку. Мы поразительно быстро привыкали к новой одежде и, хотя у всех сохранились какие-то детали (а то и полные комплекты!) «старого туалета», их уже почти никто не носил.
– Не задерживайтесь, – предупредил я и обратился к Сморчу: – Если кто будет тут крутиться – гони на работы. Пинками.
– Будь спок. – Сморч похлопал по рукояти топора. – Первым, кстати, выгоню тебя.
– Я и сам уйду, – пообещал я, поднимая Танюшкину аркебузу и мешочек с пулями.
Танюшка спала. Мне почему-то очень-очень захотелось, чтобы она проснулась и что-нибудь сказала мне напоследок… и, может быть, поцеловала… Я даже задержался над Танькой – но она продолжала спать, как сурок (или сурчиха), даже дыхание не изменилось, и я, удержав печальный вздох, пошел к ребятам.
Мне почему-то было очень обидно…
…– Ты зачем его взял? – напрямую, хотя и тихо, поинтересовался Сергей, останавливаясь, чтобы поправить ремни. – Он же никогда не охотился, сразу видно.
– Вот и пусть учится, – так же тихо ответил я. – В конце концов – ему теперь с нами жить.
Поляк подошел, нагнав нас. Он вооружился палашом, метательным топором, охотничьим ножом и кистенем. Мне, если честно, хотелось бы знать, умеет ли он хоть чем-то из этого арсенала пользоваться. А вот Сергей напрямую поинтересовался:
– Слушай, без обид, Богуш, ты хоть чем-нибудь из своего арсенала умеешь пользоваться?
Ему пришлось повторить это несколько раз и медленно, помогая себе такими бурными жестами, что я не выдержал – засмеялся. Сергей обиделся:
– Между прочим – твою работу делаю, ты князь и о своих людях все должен знать…
Так или иначе, но польский мальчишка его понял и почти так же пояснил, жестикулируя, что (он покраснел так, что даже в неверном полусвете это было видно) танцевал в ансамбле народных танцев карпатских горцев с почти таким же топором-чупагой. И умеет обращаться с пастушьим кнутом – дед научил, – поэтому и взял кистень.
– И то хлеб, – посмотрел я на Сергея. – Ладно, пошли…
…Совсем рассвело, когда мы добрались до говорливой горной речушки, весело прыгавшей с камня на камень куда-то в долину. Впрочем, сейчас, в утренние глухие часы, ее беззаботный плеск звучал одиноко и как-то настораживающе. У подножия Карпат эта речушка уходила в болото, на котором гнездилось чудовищное количество уток и диких гусей – девчонки ловили их петлями и без конца коптили, причем половину копченого мы вместе сжирали, «не отходя от кассы», и лишь вторую половину Ленка с трудом отвоевывала на хранение. Копченая дичь в Союзе считалась страшным дефицитом, но мы все ели ее в походах и любили.
Правда, сейчас нас сюда привели не утки и гуси, а мысли о более солидной добыче. Я уселся в густой, хотя уже сплошь желтой листве дуба над речкой. Сергей с Богушем залегли среди камней ниже по течению. Напротив нас – примерно на равном от них и от меня расстоянии – был небольшой песчаный пляж, тут и там расчерканный самыми разными следами.
Зарядив аркебузу (не подшипником – их мы берегли, – а подходящей галькой), я улегся-уселся в очень удобном сплетении ветвей, положив оружие перед собой. Ажурная золотая занавеска листвы скрывала меня полностью; сверху я видел ребят за камнями, но с земли их едва ли мог бы заметить даже самый острый глаз.
