Вот идут и дорогой рыдают:
«Ой зачем ты гулял по лесу, Кикизел?!
Аль не знал, кого в чаще ты встретишь?!
Пионерия – наша сила!
Пионерия – наша слава!
Пионерия – наши дети!
Наши лучшие дети на свете!»
– Программа «Взгляд», – оценил Вадим, когда все просмеялись, после чего на редкость гнусным голосом проревел первые строчки из наутилусовской «Хлоп– хлоп» – раньше, чем Наташка Крючкова заткнула ему рот.
Наташка Мигачева попросила, тыча в косулю коротким ножом:
– Олег, может, ты чего-нибудь прочитаешь?
Нельзя сказать, чтоб у нас собрались такие уж любители стихов. Но как я читаю, слушать любили – если исключить тот случай, когда я на спор с только-только появившимся у нас Андрюшкой Альхимовичем читал стихи два с половиной часа без перерыва и остановился только после коллективных настойчивых просьб и угроз применить ко мне физическую силу.
На этот раз все одобрительно промолчали. Я поднялся, ощущая некоторое подергиванье внутри, как всегда, когда мне надо было читать стихи, – и, еще не поднявшись до конца, уже решил, что буду читать «Молитву» Булата Окуджавы.
Пока Земля еще вертится,
Пока еще ярок свет,
Господи, дай же каждому,
Чего у него нет:
Умному дай голову,
Трусливому дай коня,
Дай счастливому денег…
И не забудь про меня.
Пока Земля еще вертится —
Господи, твоя власть! —
Дай рвущемуся к власти
Навластвоваться всласть.
Дай передышку щедрому
Хоть до исхода дня.
Каину дай раскаянье…
И не забудь про меня.
Я знаю, ты все умеешь,
Я верую в мудрость твою,
Как верит солдат убитый,
Что он проживает в раю,
Как верит каждое ухо
Тихим речам твоим,
Как веруем и мы сами,
Не ведая, что творим!
Господи, мой Боже,
Зеленоглазый мой!
Пока Земля еще вертится
И это ей странно самой,
Пока ей еще хватает
Времени и огня,
Дай же ты всем понемногу…
И не забудь про меня.
* * *
Странно, но я проснулся минут за пять до того, как мне надо было заступать на дежурство. Но костер горел еле-еле, возле него базарили, посмеиваясь, Колька и Арнис. Колька читал литовцу разную похабень, которую при девчонках в нашей компании толкать было не принято – до меня донеслось: «У Адама шишка – во, а е…ть-то некого…» Я усмехнулся и удобней устроился под одеялом. Я выспался. Хотелось отлить, но, раз уж сейчас вставать, то полежу. Арнис захихикал, потом спросил: «Сколькоо врэммени?» – и отправился будить нас с Сергеем и Олегом Фирсовым. Я решил не доставлять ему удовольствия отвесить мне пинка по ребрам и сел за секунду до того, как он занес ногу.
– Доброе утро, – кивнул я, хотя было два ночи. – Вы еще посторожите, а я пойду по делам.
Все по той же укоренившейся уже туристской привычке мы отрыли яму для туалета – за кустами ниже по склону, где можно было чувствовать себя в относительном уединении. Кто-то уже разместил на развилке дуба «указатель» – палку, концы которой с вырезанными буквами указывали на две стороны ровика:
Посмеиваясь, я начал делать свои дела – и…
А это что?! Мне в какую-то секунду показалось, что уже рассветает, – в принципе, в начале июля это можно различить уже в два ночи. Но, во-первых, для рассвета это зарево было слишком уж ярким и локальным.
Во-вторых, как ни крути, а рассветов на юго-востоке не бывает.
Я так обалдел, что продолжал стоять, когда, зевая, подошел Фирсов и пристроился рядом. (Я, если честно, терпеть не могу делать свои дела при ком-то еще, даже при мальчишках.)
– Ты чего, окаменел? – Он толкнул меня плечом и снова зевнул.
– Смотри. – Я щелкнул резинкой штанов. Олег еще не вполне проснулся, поэтому тупо уставился мне между ног, и я дал ему подзатыльник: – Да вон туда!
Надо сказать, в проснувшемся виде Фирс кое-какие вещи соображал быстрее моего.
– Пожар, – сообщил он.
– Лес горит? – Мы поменялись ролями, теперь я плохо понимал, что к чему.
– Да какой лес… – озабоченно сказал Олег. – Настоящий пожар. Дом горит… или еще что-то… но построенное что-то…
– Часовые, блин! – рявкнул Колька. – Ну мы же спать хотим!
Мы сменили ребят, так ничего им и не сказав. Больше того, я и Сергею ничего не сказал – уж не знаю, почему. Мы посидели минут пять. Фирс употребил это время на то, чтобы отхватить от остатков косули кусок остывшего мяса. Сергей долго и уныло-сонно о чем-то думал, потом встрепенулся и сообщил:
