– Спа… сибо… – выдохнул парень, с трудом вытягивая меч. – Сзади!..
Я кувыркнулся через тушу кабана, пропуская мимо страшную, оскаленную и ощетиненную свинью. Взрывая мокрую землю, она развернулась, попыталась обойти тушу, – я перекатился через нее вновь и, ухватив самку под коленом правой передней ноги, свалил. Мальчишка, которому я помог, сверху отвесно пробил ее насквозь и широко улыбнулся.
– В расчете. – Я поднялся тоже с улыбкой. Неподалеку докалывали визжащих поросят, кому-то, отчаянно ругающемуся, уже зашивали рану на ноге. Я несколько раз всадил дагу в землю и заорал:
– Эй! Мои все целы?!
– Меня убили! – так же заорал в ответ Боже.
Вокруг грохнули.
– Похоронишься и доложишь! – не остался в долгу я. – А пока давай принимайся за разделку! Это вообще всех касается, але!..
…Я, кажется, уже упоминал, что в отличие от охоты последующая за нею разделка туш – дело редкостно мерзостное. По-моему, привыкнуть к этому нельзя, особенно если это в промышленном масштабе. Но почти двести парней хотят есть. Кто-то уже разжигал костры, склон долины звенел от шума и гама, а на другом склоне неспешно скапливались в ожидании ночи волки. Им поживы тут явно много останется. Долбила гитара, и чей-то голос выл:
Когда подходили к Берлину
(Ох, лучше б туда не ходил!),
Нарвался я, братцы, на мину —
Осколок мне… отхватил…
С другой стороны не менее громко ревели на несколько голосов по-голландски (или по-фламандски?) что-то, похоже, столь же похабное.
– Застрельщики славных дел, – заметил, подходя, Вадим. – Любое славное дело застрелят… Пошли к костру. Только помоемся сначала.
– Мне такие сборища всегда напоминают турслеты, – признался я, когда мы отмывались. – Фу, все равно кровью воняю… Не люблю я этого запаха. – Я обратил внимание, что Вадим смотрит на меня странными глазами, и удивился: – Ты чего?
– Да вот я вспомнил, – медленно сказал он, – февраль, когда мы с немцами урса на Марице перебили. Как ты тогда глаз урса вынул и ногой на животе у него раздавил… Что, тогда кровью не пахло?
Я смерил его долгим, внимательным взглядом:
– Чего ты хочешь? Испортить мне настроение?
– А оно у тебя хорошее?! – то ли в шутку, то ли всерьез поразился Вадим.
– Да! – рявкнул я, вскакивая.
– Тише, тише, дети, не ссорьтесь! – подал голос Сережка Лукьянко, отмывавшийся неподалеку. – Пошли, костер-то уже развели, наверное…
…Костер уже не только развели – Михель шпиговал три здоровенных кабаньих окорока какими-то травками, уверяя всех, что это знаменитые кавказские приправы.
– Ты нам волчьего лыка туда не напихай, – под общий смех сказал Видов, вырубавший из палок здоровенные вертелы. Михель хмыкнул:
– Я голландец, а у нас обжорство – национальная традиция… Вот это, например, – он поднял какой-то стебелек, – это кинза. А это – реган. А это…
– Это петрушка, – невозмутимо сказал Мило. – Послушай, я есть хочу.
Боже поддержал брата энергичным кивком. У какого-то костра казачата орали древнее, как мир:
Как при лужку, при лужке,
Во широком поле,
При знакомом табуне
Конь гулял по воле!
При знакомом табуне
Конь гулял по воле!..
– Хорошо поют, – заметил Басс, извлекая свои гусли. – Ну что? Пока мясо жарится? – и, не дожидаясь согласия:
Корабли постоят
И ложатся на курс.
Но они возвращаются
сквозь непогоду…
Не пройдет и полгода,
Как я появлюсь,
Чтобы снова уйти,
чтобы снова уйти
на полгода…
Я удивился, увидев, как начал подпевать Иван, причем по-русски, широко раскрыв глаза и довольно красиво:
Возвращаются все,
Кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых
и преданных женщин…
Возвращаются все,
Кроме тех, кто нужней…
Я не верю судьбе,
я не верю судьбе, а себе —
еще меньше…
И мне хочется думать,
Что это не так,
Что сжигать корабли
скоро выйдет из моды…
Я, конечно, вернусь —
Весь в друзьях и в мечтах…
Я, конечно, спою —
не пройдет и полгода…
…– Ты откуда знаешь Высоцкого? – спросил я Ивана. Болгарин пожал плечами:
– Отец любит… любил… любит.
– Ясно, – кивнул я.
А Андрей уже снова подначивал Басса:
– Игорь, давай эту, – он напел: – «Не хватило чуть-чуть нам попутной погоды…»
– Понял, сейчас. – Басс положил перед собой котелок: – Рубли и валюту кидайте сюда…