– Да, – ответил я. Наверное, он этого не ожидал, потому что недоуменно посмотрел на меня. – Да, – повторил я. – Завтра мы пойдем отсюда вместе, втроем.
– Ты согласен?! – В голосе Вадима было изумление пополам с недоверием.
А я прочел вместо ответа:
Мы возвратимся из дальней дали
Стремя в стремя и бронь с броней.
Помнишь, как в детстве, когда играли
В рыцарей, верных всегда одной…
[42]И ощутил внезапное чувство… словно встал на место вывихнутый палец, к вывиху которого ты привык и уже не надеялся вправить.
Не смей живот сажать на рожон,
Прилюдной славы себе ища!
И раз добыл меча из ножон,
Подставь щита, да ударь еще!
Аль за спиной твоей не рать,
Аль на груди не кольцо-броня?
А чтоб коню рожна не принять,
Подставь щита да укрой коня!
Хоть конь-огонь, да и первый друг,
И как ни жаль его, гой-еси,
Когда шеломы трещат вокруг,
Подставь коня, а себя спаси!
Но коль товарищу смерть сулят
Побоища да пожарища —
Простит тебя мать – сыра земля, —
Подставь себя за товарища!
С. Боханцев
…Танюшка не спала – полулежала у пригасшего костра и, издалека услышав наши шаги, приподняла голову. Ее глаза поблескивали алыми и зелеными искрами.
– А я вещи собрала, – сказала она.
* * *
Драккар лежал на воде огромной молчаливой рыбой. На нем, конечно, все спали. Только на берегу, у небольшого костерка, сидела знакомая фигура… но я узнал мальчишку только когда он встал нам навстречу. Это был Лаури, и он улыбался.
– Девять месяцев, – сказал он. – Я собирался приплыть за тобой еще через три, да тут Вадим…
Я пожал его руку, натертую веслом до каменной мозоли.
– Ты был прав, – весело сказал я. – А я был дурак.
– Мы все частенько ходим в дураках, – заметил Лаури. Вадим с Танюшкой улыбались – даже скорей скалились именно что как дурачки, и я почувствовал: моя собственная физиономия тоже расплывается в глупую улыбку. – Это не так уж страшно.
– До Скалы-то довезешь? – спросил я, сбрасывая на песок заплечник.
– Не довезу, – отрезал Лаури. – А то еще по дороге потеряетесь месяца на три. Я вас прямо до Юлии доброшу. А там ведь близко, а, Вадим?
– Близко, – подтвердил он. – Э, постой, а ветра? Зима же…
– Выгребем, – уверенно отрезал Лаури.
И я, глядя на него, вдруг радостно понял: правда.
Выгребем.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛОТАРА БРЮННЕРА
Сегодня утром погиб Юнгвальд. Он был последним из наших баварцев, кто оставался со мной. И лучшим фехтовальщиком из всех, кого я знал.
Впрочем, мы переживем его ненадолго. Нас осталось шестеро – двое парней, четыре девчонки – и нам некуда отступать. Смешно, что мы погибаем на Олимпе – горе богов. Но, во всяком случае, урса не подняться к нашей пещере, пока у нас остаются патроны, а их еще тридцать два в «дегтяре» Сашки и пять в моем «браунинге». Потом… никакого «потом» у нас не будет.
Вечер, и я пишу эти строки при свете костра. В блокноте моем еще довольно много чистых листов. Таня спит по другую сторону огня. Я вижу отсюда огни вражеских костров внизу на склоне.
Все будет кончено завтра. К чему тянуть? Без пищи и воды мы продержимся тут три-четыре дня. Не думаю, что явится помощь, – да если и явится, то урса все равно слишком много… Завтра мы с Сашкой убьем девчонок и пойдем вниз – убивать, а потом умереть. Мы все уже договорились обо всем. Таня сама предложила. Это ужасно, но я знаю, что с ними сделают, если возьмут живыми. А мы все сделаем быстро. Во всяком случае – не увидим и того, как они будут умирать от жажды, и сами не будем умирать от нее.
Ночь прохладная. Вот чего действительно страшно жаль – так это того, что я не увижу лета. Я так хочу увидеть настоящую зелень на деревьях и ощутить теплый ветер… Но ничего этого не будет для меня. Если думать про это, то страх пополам с тоской выкручивают внутренности, как мокрую грязную тряпку. Унизительно так бояться смерти, но я боюсь, хотя я германец и воин.
Или, может быть, это не страх. Почти восемь лет я жил здесь. Больше семи водил по миру людей, которые мне верили, теряя их и встречая новых… и опять теряя. Это было тяжело, интересно, страшно и увлекательно. Но я так и не смог понять, в чем участвую, кому и зачем это нужно, по каким законам живет этот мир?
