Вот и все. Наступит смертный час,
Тот жуткий час, когда вся жизнь – сплошная боль.
Снег несет, о если б он их спас!
Но этот день не станет другой судьбой.
Кружит матерый, здесь главный – он,
Чует, вот-вот начнут стрелять.
Но на флажки не пойти – закон,
Лучше под пули – учила мать.
Лучше под пули, ощерив пасть,
Молча. За горло. С разбегу. В грудь.
Лапами. Сильно. Подмять. Упасть.
Может, и вырвется кто-нибудь.
Кто-нибудь…
Все уже страшный круг,
Давным-давно на спуск жадно палец лег.
Кто-нибудь… Пусть это будет друг,
Он допоет, когда голос мой уснет.
Цепи смыкаются. Крики. Смех.
Запах железа. Собачий лай.
Волка – не лебедя, лебедя – грех.
Волк – он разбойник, его – стреляй.
След, словно пеленг, он на ветру,
И, заглянув в поднебесья синь,
Холода грудью вожак глотнув,
Прыгнул – как проклял – что было сил.
Ветра свист. Опять им повезло,
Ударил гром, и палевый бок в крови.
Жизнь, прости… Прости людей за зло,
Дай время нам себя научить любви.
А. Розенбаум
Тропа, по которой нас вел Санек, в самом деле уводила в обход урса, под пологом зеленых рощ, что закрывали нас от взглядов со стороны. Мы шли в строю, на страшном напряге, но в какой-то момент Саня шумно перевел дух и сказал достаточно громко:
– Все. Они остались там. – Он махнул рукой влево. – Мы сейчас выше их… Впереди прямая дорога на Ираклион… Если пойдем быстро – дойдем к утру.
– Да, хорошо. – Я тоже перевел дух. Слева виднелся склон холма, переходивший в открытую узкую и длинную долину, терявшуюся где-то среди рощ. По долине двигался отряд урса – параллельно нам, явно о нас ничего не подозревая. Над ними плыл, покачиваясь и ныряя, шест с человеческой головой – еще не сухой, как обычно… Впрочем, все сухие головы, которые мы видели у них, когда-то кому-то принадлежали…
– Кристин, ты куда? – отвлек меня оклик Ольки. – Ты чего, Кристин?!
Девчонки загомонили. Я резко обернулся.
Кристина стояла совершенно открыто – на плоском большом валуне, нависавшем над склоном. Она, вся подавшись вперед, всматривалась в сторону урса. Потом повернулась к нам. Ее синие глаза почернели и стали огромными.
– Это Игорь, – сказала она.
Да. На шесте над урса плыла, покачиваясь, с развевающимися по ветру волосами голова Севера.
Помню, что в ушах у меня словно забурлила горячая вода. Я стал хуже слышать. А зрение, наоборот, как всегда в такие моменты, обрело странную четкость.
– Это Игорь, – повторила Кристина. – Я должна забрать… забрать его… у них…
– Кристина, что ты несешь? – быстро спросил я. Глаза девчонки обежали нас всех, и их взгляд был страшным, как промороженная сталь, прикасающаяся к обнаженной коже.
– Его надо забрать, – тихо сказала она, вытаскивая ландскетту. – Он же и ваш друг тоже…
– Кристина, не валяй дурака! – рявкнул Саня. – Он мертв! Это просто кусок его трупа!
– Боитесь?! – вдруг бешено крикнула Кристина. – Боитесь?! Тогда я сама! Одна!!!
Прежде чем ее успели удержать, она соскочила вниз. Устояла на ногах. Мы подбежали к краю, урса уже, конечно, нас видели… Кристина, доставая левой рукой стилет, уже шла к остановившимся и замолчавшим урса. Одна. Быстро пересекая свободное пространство.
– Мальчишки… – тихо сказала Ольга, обводя всех нас взглядом, в котором были мольба и боль. – Мальчишки, да что же это?.. Она же… одна… Ну мальчишки же…
Урса было сотни три. На глаз… Я заметил, что кусаю уголок губы.
Голова Севера на шесте.
Идущая навстречу урса Кристина.
Глаза Ольги.
Гул нарастал. Гул в ушах…
– Ладно. – Ольга глубоко вздохнула. – Я тогда с ней.
Я поймал ее за руку. Наверное, очень сильно сдавил, она даже задергалась. Но голос мой звучал спокойно – удивительно спокойно даже для меня самого, я ожидал от себя дикого вопля…
– Погоди, Оль. – Я подошел к краю и, соскочив вниз, повернулся к остальным. У меня быстро немели губы. Следя за своим голосом и уже не узнавая его, я сказал: – Карать, ребята. Карать. Будем карать.
И пошел за Кристиной, никого не позвав за собой и не удивившись остатками человеческого разума, что рядом со мной оказались Танюшка и Сергей, а голос Вадима где-то сзади попросил напружиненно:
– Дай, Тань… чтоб звенело!
И – голос Танюшки… И вновь – меня не удивило,
