– Ты сам согласился представлять программу, и твое согласие было частью сделки. Сейчас ты предпочитаешь видеть это в негативном свете. Ты не знаешь и знать не можешь, что из всего этого выйдет, пока не поучаствуешь в программе. Старайся думать позитивно. Если веришь в хорошее, оно и случается.
Я порывисто поднимаюсь, и стул, скрипя, едет по полу.
– Открою вам секрет. В детстве я верил, что если надеяться и сильно хотеть, то и еда появится. Так вот, это не срабатывало. Так что я знаю, что из этого выйдет. У кого нет ничего, того и имеют.
Не лучший тон для разговора с куратором, но пусть уж так, чем обложить ее матерными ругательствами.
Мой психолог говорил так: не можешь справиться с эмоциями, выйди из ситуации. И вот я поворачиваюсь и иду к выходу.
– Далеко не уходи, – говорит мне вслед Синтия.
Ей беспокоиться не о чем. Поводок, на котором она меня держит, такой тугой, что дышать трудно, и такой короткий, что я сам удивляюсь, почему еще не распростерся на полу. По крайней мере, теперь я знаю, что и как, и понимаю, что снова оказался среди проигравших.
– Не смей больше тащить животных домой, – заявляет мама перед полным залом народа, и лишь огромным напряжением воли удается сдержаться и не показать, как я оскорблена и унижена ее публичными выговорами. Мы в конференц-зале, и часы отстукивают секунды до начала папиной пресс-конференции. – Пес, которого ты притащила вчера, перевернул вверх дном прачечную. Мало того что повсюду грязь, так он еще и рычал на меня. Как ты могла привести домой что-то опасное?
– На меня он не рычал.
– Он ужасен.
– Малыш потерялся. – Я слышу раздражение в собственном голосе. – Кто-то же должен был ему помочь!
– Кто-то, но не ты! Я говорю совершенно серьезно. Больше никаких животных. Мне надоело приходить домой и думать, не ждет ли меня за дверью какой-нибудь голодный зверь.
Накануне бедняжка свернулся рядом со мной. Я накормила его, вымыла в ванне, еще раз накормила, и он положил голову мне на колени и наконец закрыл глаза. Мне песик понравился с того самого момента, когда его темные, испуганные глазки посмотрели на меня.
– Ты, наверно, сама напугала его, открыв дверь в мою комнату. И без присмотра он оставался не больше трех минут.
– Элль. – Папа произносит мое имя так, словно ставит точку. Он уже выдал мне сотню запретов и наказов: не приносить домой животных, не пререкаться с мамой, не спорить. Делать, что сказано.
– Вы не оставите нас на несколько минут? – Папа обращается ко всем в зале. – Элль, можешь остаться. – Он очень редко просит меня выйти, поскольку родители предпочитают не выпускать меня из виду.
В зеркале встречаюсь взглядом с Эндрю и пытаюсь определить, не выдал ли он. Эндрю двадцать два года, он в нашем штате личность известная, и наши семьи хорошие друзья. Его дедушка – уходящий в отставку сенатор, человек, которого все любят и уважают. Сам Эндрю пользуется большой популярностью, и я понимаю почему. Он не просто шикарный блондин с зелеными глазами и накачанным телом, но и наследник огромного состояния.
Но отношения у нас с Эндрю сложные. Я не только «сестренка-в-нагрузку», но и в тринадцать лет призналась ему в вечной любви. Он рассмеялся, я расплакалась и с тех пор смущаюсь, теряюсь и краснею каждый раз, когда вижу любопытство в его глазах.
Сегодня мне удается выглядеть абсолютно равнодушной. Весь прошлый год Эндрю учился за границей, в Европе, и эта пауза помогла мне понять, что с его стороны было жестоко смеяться над чувствами тринадцатилетней девушки. В результате я без особенных трудностей и переживаний выкинула его из головы.
Направляясь ко мне, Эндрю самодовольно ухмыляется, и я опускаю глаза и делаю вид, что поправляю платье. Он кладет руку мне на талию и наклоняется. Еще два года назад мое сердце выскочило бы из груди от этого прикосновения и невероятной близости его губ к моим ушам, но сейчас я думаю только о том, что он… болван.
– Не беспокойся, – шепчет Эндрю, – я не сказал.
Мои глаза снова прыгают к зеркалу, а он шевелит бровями. Эндрю по-прежнему находит меня забавной.
– Я так полагаю, ты ждешь, что я поблагодарю тебя.
