— Кто бы это мог быть? — зашептал он.
— Не знаю, — прошептал я.
Так мы просидели несколько минут. Наконец Генка сказал:
— Ушли, наверное. И кто это шастает, не понимаю. Ведь дома никого нет.
— Хватит, — сказал я. — Не могу больше здесь сидеть. Ты как хочешь, а я пошел на улицу. Сидишь тут как в мышеловке.
— Да ты не нервничай, Серёга. Ошиблись, наверное, опять. Лопай варенье. Кваску могу подлить. Холодненького.
— Отстань ты от меня со своим кваском! — не выдержал я. — Говори: идёшь со мной или нет?
— Ну ладно, пойдём. Может, проскочим незаметно.
Мы осторожно вышли на лестницу и стали спускаться. Внизу хлопнула парадная дверь и послышались шаги.
— Назад! — зашипел Генка, и в один миг мы снова были у дверей его квартиры. Генка лихорадочно зашарил по карманам и даже зачем-то заглянул под коврик. Но ключа не было.
— Забыл, кажется, — растерянно сказал он.
Шаги приближались.
Наверное, если б в спорте было соревнование «Бег по лестнице вверх», то мы бы с Генкой сразу стали чемпионами. В один миг мы взлетели на последний шестой этаж и долго не могли отдышаться.
— Ничего, Серёга, — говорил Генка, — прорвёмся как-нибудь.
— «Прорвёмся», «прорвёмся», — обозлился я. — Сидели бы сейчас спокойно в школе, а не на этой грязной лестнице.
— Почему же грязной? — возразил Генка. — Тут довольно чисто. Ремонт вот недавно…
Но я так на него глянул, что он сразу замолчал.
— А сейчас, наверное, уже математика идёт, — грустно вздохнул я. — А ведь я и математику сделал. Задачка вот только не получилась.
— А у меня получилась, — сказал Генка.
— Не заливай. Я Витьке Самолётову звонил. У него тоже не получилась. А уж Самолётов — сам знаешь.
— Да честно говорю, решил, — засуетился Генка. — Гляди, как я делал.
Генка отломил от стены кусок штукатурки и принялся писать на полу. Когда вся площадка была исписана Генкиными каракулями, он сказал:
— Видишь, получается девять процентов. Как в ответе.
— Действительно, девять, — удивился я. — Слушай, так ты же гений! Самолётов не решил, никто в классе не решил… Как это тебя осенило?
— Не знаю, — засмущался Генка. — Само как-то…
Я взял кусок штукатурки и вывел на полу жирную и кривую пятёрку.
И тут мы услышали, что кто-то поднимается по лестнице. Не долго думая, мы проскользнули на чердак. Благо, что дверь оказалась открытой. В щелку мы увидели, как на площадке появилась дворничиха. Она посмотрела на исписанный штукатуркой пол, окунула швабру в ведро — и через секунду Генкина задачка исчезла вместе с пятёркой.
После уроков к нам в класс вошла пионервожатая Галя и громовым голосом объявила:
— Всем, кто занят в концерте, остаться сегодня на репетицию!
Остался почти весь класс. К дверям пошли только мы с Генкой да Славка Брындин. Славке капали в глаза какое-то лекарство, и ему не разрешалось читать. На этот счёт у него даже была справка, которую он всё время таскал с собой. Если на уроке литературы учительница спрашивала его, кто написал «Дети подземелья», он тут же говорил: «Я не могу. У меня справка». И сразу лез в портфель за своей драгоценной бумажкой.
— Петров и Лапин, — обратилась к нам Галя, когда мы были у двери. — Вы бы хоть басню, что ли, выучили, одну на двоих. Не всё же время в «балду» играть.
— Нам нельзя, у нас справка, — пробурчал Генка, и мы вышли в коридор.
— Басню, ещё чего, — ворчал Генка. — Делать нам больше нечего. Уж если мы захотим выступить, так такой номер отколем — все ахнут.
Когда мы оделись и вышли на улицу, Генка хлопнул себя по лбу и сказал:
— А что. Может, и вправду отколем?!
— Что отколем? — не понял я.
— Номер. У меня мысль. Что, если устроить сеанс гипноза? Представляешь фурорчик?! Это вам не матросский танец «Яблочко».
— А ты что, гипнотизировать умеешь?
— Не умею.
— Кого же ты тогда гипнотизировать будешь? Табуретку, что ли?
— Зачем табуретку. Тебя.
— Ну сказал! Кто же нам поверит. Все знают, что мы друзья.
— А мы тебя замаскируем. Под девчонку. Ведь штука в том, что на концерт собираются пригласить сто двенадцатую школу. Соображаешь? Наши будут думать, что ты из сто двенадцатой, а ихние — что ты из нашей. Устроим такое — о-го-го!
