И только потом, немного опомнившись, он прикрыл за собой дверь, а она помогла ему нащупать засов и тем самым прочно закрыть вход от непрошеных гостей.
В углу неярким светом мерцал светильник, тоже подаренный хакимом. И когда глаза немного привыкли к темноте после молочной белизны лунной ночи, он стал различать некие предметы домашнего обихода, а главное, увидел постель. Это была царская постель. Широкая, с большими подушками, щедро источающая запах жасмина. Белье сверкало даже в темноте, даже при слабом свете светильника. Оно было словно снег по чистоте и опрятности своей – чистейший снег на вершине Дамавенда.
И он приметил низенький круглый столик, вино и фрукты на нем, какие употребляют в Туране, и две подушки у стола.
Хаким сказал:
– Айше, я очень счастлив.
– Господин, – сказала вдруг осмелевшая Айше, – подкрепись вином и фруктами.
Она рассмеялась, и ему показалось, что это звенят переливчатые колокольчики исфаханской работы, серебряные с небольшой примесью бронзы, и пригласила меджнуна к столу. И когда они уселись на подушках, призналась:
– А я все-таки боюсь…
– Я тоже, – в тон ответил он. И вдруг, спохватившись: – А сюда никто не явится?
– Кто же? – ответила Айше. – Кто, кроме тебя и матери, посмеет переступить этот порог? А мать моя в гостях.
– Она все знает, Айше? – Омар Хайям и сам не понимал, зачем задает этот вопрос.
– Она сказала мне: вот настоящий мужчина, ибо трусит. – И снова рассмеялась все тем же смехом исфаханских колокольчиков. – А я решилась и почти не трушу.
Хаким снова повторил:
– Я очень счастлив. – А сам подумал: «Кто научил ее этим словам?»
Она налила вина. И они выпили: медленно, наслаждаясь вкусом его и ароматом, глядя друг на друга долгим, долгим взглядом и ведя разговор глазами.
И он сказал про себя: «Аллах, чем отблагодарить тебя? За все грехи мои и прегрешения, за богохульные мысли и стихи ты снова посылаешь подарок, воистину достойный самого правоверного из правоверных!» Подумал – и тут же опроверг себя: кто бы мог одарить этим лучшим из подарков, если бы не нужда – жестокая нужда, которая пригнала сюда из Турана трудолюбивую мать прекрасной Айше?
Хаким впал в задумчивость. Ему хотелось найти правильный ответ на волновавший вопрос. И как всегда, и на этот раз помогла женщина.
Айше сказала:
– Ты все думаешь о своих светилах и небосводе?
– Почему ты так решила? – удивился он.
– А о чем же еще? По-моему, только они в твоем сердце.
– Ты уверена? – задорно спросил он. И скинул с себя верхнюю одежду. Скинул и бросил ее в угол. Прямо на землю. И чалму свою кинул куда-то.
– Сними и ты, – попросил он ее.
Она ответила:
– Не сейчас.
И он покорился ей, схватил за руку и сказал:
– Объясни мне, Айше. Не сердись, но объясни. Почему я особенно счастлив нынче, этой ночью, здесь, у тебя? Может, этим я обязан твоей ворожбе?
– Возможно, – сказала Айше.
– Нет! – сказал хаким. – Если ты и ворожишь, то только глазами и телом… Только бедрами и ногами… Походкой своей и статью, умением разговаривать и обольщать жемчугом зубов и кораллом губ. Исфаханские поэты, у которых я заимствую эти недостойные тебя слова, могут сказать еще лучше. А я не умею… Я не знаю, что будет завтра, – продолжал хаким, – но сегодня я счастлив.
– А разве мало этого? – сказала Айше.
– О Айше! – воскликнул Омар Хайям. – Ты мудрее меня. Я просто волопас по сравнению с тобою! Налей и выпьем, Айше. Я хочу, чтобы заходила земля подо мною и светила небесные закружились в немыслимом хороводе!
Айше была мила и покорна, помня наказ своей матушки. Но независимо от советов доброй матушки она сердцем стремилась к этому очень привлекательному мужчине. Айше сказала:
– Эта ночь принадлежит нам, и ты вправе распорядиться ею по своему усмотрению.
– Аллах! – воскликнул Омар Хайям, восторгаясь умом молодой Айше. – Или ты действительно столь мудра, как мне кажешься, или ты весьма опытна и коварна!
На что Айше, это создание великой природы, ответила с величайшей рассудительностью:
– Скоро ты сам убедишься во всем. Отдалить или приблизить это время зависит только и только от тебя.
И снова поразился Омар Хайям ее воспитанности и женственности. И воскликнул, высоко подымая чашу:
