– Почему? – перебил его султан.
– Не знаю. Может быть, потому, что хотелось бы вечно наслаждаться жизнью.
Султан расхохотался.
– И телом?..
– Да, и телом.
– Прекрасно! – Его величество указал на фиал, стоящий перед Омаром, и на фиал, стоящий перед визирем. – Выпьем за чудесную плоть!
– В наши годы? – прошептал визирь.
Султан расхохотался пуще прежнего.
– А почему бы и нет?! Разве любовь – удел только молодых? А? Почему мы должны целиком уступить ее господину Хайяму? Только потому, что он моложе? А? Нет, я не уступлю! А ты?
Главный визирь угрюмо молчал.
Ученый сказал:
– У тебя, твое величество, всегда хорошо. Хорошо для сердца и ума, для глаз и ушей. Здесь, под твоим добрым взглядом, вырастаешь на целую голову. И когда я думал о смерти, я хотел сказать, что невозможно представить себе расставание со всем этим. Причем расставание навеки. И знать, что больше этой красоты не увидишь никогда…
– Никогда, – как эхо повторил его величество. И вдруг загрустил. Он поставил на место фиал. И погрузился в долгое раздумье, уставившись взглядом в какую-то точку на суфре, вышитой золотом руками хорасанских вышивальщиц.
В зале было тихо – пролетит муха, и ту слышно. Султан обеими руками резко расправил усы и бороду, тряхнул головой, покрытой тяжелыми прядями черных-пречерных волос. И снова рассмеялся. Звонко эдак. По-молодому. И глаза его сощурились при этом. И лицо его просияло…
– Что же из всего сказанного следует? – обратился его величество к хакиму. – А?
Омар Хайям сказал:
– Из этого следует, твое величество, что надо пить, надо наслаждаться жизнью и…
Султан весьма повеселел и хлопнул в ладоши. Изволил приказать, чтобы танцевали, чтобы играла музыка. И сказал визирю:
– Ты слышал?
Тот кивнул.
– Нет, ты слышал? А ну-ка повтори, господин Хайям.
Ученый в точности повторил свои слова.
– Слышал? – снова вопросил султан, обращаясь к своему визирю. Затем ему захотелось узнать: есть ли ответ ученого – ответ философа или поэта? То есть приходят ли в полную гармонию меж собою философия и поэзия?
– Наверняка, – сказал Омар Хайям.
Султан спросил визиря:
– Тебя этот ответ устраивает?
– Пожалуй, – ответил визирь.
– Меня тоже, – сказал султан. И опустошил фиал – медленно, неторопливо, вкушая сладость вина.
И он увидел перед собою трех красавиц, тела которых были гибки, как лозы. Одна из них была нубийка, другая туранка, а третья румийка. Их бедра и груди соперничали меж собою. Красавицы были слишком земными, чтобы думать о смерти. И если бы груди их могли звенеть, как колокольчики, они при каждом движении бедер вызванивали бы серебристыми голосами: «Жизнь! Жизнь! Жизнь!»
15. Здесь рассказывается об одном госте из Нишапура
Хаким Омар Хайям производил сложные геометрические вычисления, когда вошел привратник и доложил о прибытии некоего ремесленника из Нишапура. Хаким терпеть не мог, когда прерывали его работу. Это он запрещал строго-настрого. Однако при слове «Нишапур» хаким отложил в сторону книгу, которую держал на коленях, – это был старинный, тяжелый фолиант.
– Из Нишапура, говоришь? – осведомился хаким.
– Да, господин. Он говорит, что привез письмо от мужа твоей сестры имама Мухаммада ал-Багдади.
Омар Хайям живо поднялся со своего места и сказал слуге:
– Веди его сюда.
И вскоре в комнату вошел человек небольшого роста, худощавый и загорелый, возрастом лет пятидесяти. Судя по одежде, был он среднего достатка.
Нишапурец остановился на пороге, словно бы не решаясь переступить его, низко поклонился и сказал:
– Мир дому сему, в котором изволит проживать знаменитый и многоуважаемый господин Омар эбнэ Ибрахим.
– Добро пожаловать, – сказал хаким. – Кто ты и правда ли, что ты из Нишапура?
– Зовут меня Бижан эбнэ Хуррад, – сказал нишапурец и сделал шаг вперед. – Я призываю аллаха ниспослать тебе здоровья на долгие и счастливые годы.
Хаким двинулся навстречу гостю.
– Да, годы идут, – продолжал гость, – и они неумолимы: все стареет и меняется под их воздействием. И они уродуют нас до неузнаваемости. – И повторил, приложив руку ко лбу: – До неузнаваемости…
– Воистину так, – согласился хаким, напрягая свою память, чтобы распознать, кто же этот пришелец.
