Веспер Юнсон опустился на колени, тронул бледную руку и пробормотал:
— Мертвый.
Потом осторожно расстегнул пиджак покойного. Белая шелковая рубашка на левом боку была вся в свернувшейся крови. Стекая под спину, кровь насквозь пропитала одежду и лужей темнела на паркете. Спереди, посредине багрового пятна — черная дыра, окаймленная кольцом темных пятнышек.
— Выстрел в упор? — предположил я.
Комиссар кивнул, натянул тонкие перчатки и достал из кармана покойного бумажник мягкой коричневой кожи. Ловкие пальцы привычно перебрали содержимое. Мятая купюра, пачка закладных, несколько квитанций и водительские права в изящном кожаном футляре. Веспер Юнсон взглянул на права и присвистнул.
— То-то мне показалось, что я его знаю, — буркнул он.
— Кто это? — спросил я.
— Гилберт Леслер, — вздохнул он и в пояснение добавил: — Единственный сын и известный гуляка.
Я пристально взглянул на покойного. Белесые брови, лоб в неглубоких морщинах, светлые волнистые волосы, уже чуть поредевшие, крупный горбатый нос. Рот маленький и до странности вялый, подбородок круглый, незначительный. Вокруг рта и глаз — сетка тонких морщинок, отчего он казался старше своих лет. Я отметил легкую смазанность черт, которая не слишком сочеталась с дерзким орлиным носом. Модный костюм от хорошего портного, броский галстук и элегантные замшевые туфли дополняли картину — типичный сынок богача, с неистощимым упорством транжирящий отцовские денежки и собственное здоровье.
— По-моему, я его как-то раз видел, — сказал я. — В Фальстербу, кажется.
— О нем много писали в светской хронике, — заметил Юнсон, сунул бумажник обратно в карман покойника, встал и огляделся.
Мы находились в гостиной. Комната очень большая, метров пятнадцать в длину — от одной стены дома до другой. По обоим торцам — огромные окна, закрытые зеленью. В углу — камин из неоштукатуренного кирпича. Закругленные диваны, прекрасной работы столики и мягкие кресла. Посредине — коричневый рояль на прозрачных ножках. На кремовых стенах целая армия модернистов в пронзительных красках и диковинных форм. С потолка свешивались две хрустальные венецианские люстры.
В ближайшем от холла углу кресла перевернуты, у одного оторвана спинка. По полу разбросаны подушки. Когда я шагнул к угловому дивану, под ногами захрустели осколки фарфора и стекла. На диване лежал целехонький стакан для грога, красная обивка вокруг него намокла.
Как стакан мог очутиться на диване? Я терялся в догадках, пока не увидел узкую стойку из зеркального стекла, тянувшуюся вдоль спинки дивана. На ней стояло полбутылки французского коньяка, еще два стакана, оба пустые, и пепельница того же кобальтового фарфора, осколки которого валялись на полу.
Диван-бар стоял явно не на месте. За ним располагался сервант с дверцами зеркального стекла, но для бармена места не было совершенно. Кто-то так резко толкнул диван в угол, что край стойки врезался в дверцу шкафа и разбил стекло.
— Видно, крутой был разговор, — заметил я.
Веспер Юнсон будто не слышал. Зорким взглядом он ощупывал стены. И, похоже, интересовался вовсе не произведениями искусства. Неожиданно он быстро прошагал к камину и наклонился, рассматривая один из кирпичей. А немного спустя удовлетворенно воскликнул:
— Вот она!
Я подошел взглянуть. Сантиметрах в десяти над зевом топки в обожженной красной глине была круглая дырочка, и кирпич потрескался. Выходит, именно тут и закончила свой путь смертоносная пуля.
— Ну-ка посторонитесь, — сказал комиссар.
Он встал позади мертвеца и поднял руку, как бы целясь в камин, а взгляд его тем временем выверял расстояние от трупа до кирпичной кладки. В конце концов, послышалось удовлетворенное ворчание.
Вошел полицейский фотограф.
— Я не сразу вас нашел, — повинился он.
— Вы лучше фотоаппарат найдите, — бросил Веспер Юнсон. — Есть работенка.
При виде трупа полицейский вытаращил глаза.
— И еще скажите Класону, пусть опять съездит за доктором Герхардом, — добавил комиссар.
Полицейский щелкнул каблуками и исчез. Веспер Юнсон расправил усы и вздохнул.
— Грустная история.
— Семейная драма с летальным исходом, — сказал я.
