- Вы вспоминаете этот случай, доктор Камерон?
- Вы полагаете, что при тех ответственных задачах, которые на меня возложены, я могу хранить в памяти подобные события?
- Так вы не помните, что наказали мальчика?
- Если я и наказал его, то сделал это только для того, чтобы он понял, что хорошо и что плохо. - Он говорил по-прежнему резко и в повышенном тоне, но ни в ком уже не вызвал сочувствия.
- Вы не помните, что заперли сына на два дня в чулан и не давали ему ни пить, ни есть?
- Воды я ему дал.
- Значит, вы помните этот случай?
- Я только хотел, чтобы он понимал, что хорошо и что плохо.
- Вы навещаете сына?
- Время от времени. - Что-то его развеселило, какая-то мысль. Он улыбнулся.
- Вы помните, когда вы последний раз навестили сына?
- Не помню.
- Было это десять лет назад?
- Не помню.
- Вы узнаете своего сына?
- Конечно.
- Папа, папа!
Человек, который произнес эти слова, стоя в дверях зала, казался на вид старше, чем его отец. Волосы у него были седые, лицо одутловатое. Он плакал; он прошел по залу заседаний, неуклюже, так как уже не был ребенком, опустился на колени перед сидевшим отцом и положил голову ему на колени.
- Папа, - воскликнул он, - о папа! Идет дождь.
- Да, дорогой.
Это были самые проникновенные слова из всех сказанных доктором. Он больше не видел ни зала заседаний, ни допрашивающих его сенаторов. Казалось, он погрузился в состояние какого-то человечного, какого-то беспредельно человечного равновесия любви и опасений, словно его чувства были циклоном с периферией и центром, а он находился в центре, в оке циклона, где царил покой.
- Папа, идет дождь, - сказал сын. - Останься со мной. Не выходи на дождь. Хоть раз останься со мной. Они говорят, что ты меня обижал, но я им не верю. Папа, я люблю тебя. Я всегда тебя любил и буду любить, папа. Я все время писал тебе, папа, но ты никогда не отвечал на мои письма. Почему ты не отвечал мне, папа? Почему ты никогда не отвечал на мои письма?
- Я не отвечал на твои письма, потому что я стыжусь их, - хриплым голосом ответил доктор, но не таким тоном, каким разговаривают с ребенком или с сумасшедшим, а таким, каким говорят с равным, с сыном. - Я посылаю тебе все, что нужно. Я посылаю тебе хорошую почтовую бумагу, но ты писал мне на оберточной бумаге, ты писал мне на квитанциях прачечной, ты писал мне даже на туалетной бумаге. - Его голос звенел от гнева и отражался эхом от мраморных стен. - Как ты, черт возьми, мог ожидать, что я стану отвечать на письма, если ты писал их на туалетной бумаге? Мне стыдно получать их, мне стыдно видеть их. Они напоминают обо всем, что я ненавижу в жизни.
- Папа, папа! - громко взывал мужчина.
- Пойдем, Филип. Нам пора. - Больного сопровождал санитар. Он взял сына доктора под руку.
- Нет, я хочу остаться с папой. Идет дождь, и я хочу остаться с папой.
- Идем, Филип.
- Папа, папа! - кричал он, пока его вели к двери, и, когда дверь закрылась, его все еще было слышно. Так много лет назад миссис Хеннинг, наверное, слышался его голос из чулана.
- Я предлагаю, - сказал старый сенатор, - чтобы мы, если это в пределах наших полномочий, ходатайствовали о временном лишении доктора Камерона допуска к секретной работе.
Такое ходатайство, видимо, находилось вполне в пределах их полномочий. Предложение было принято, и на этом заседание закончилось. Камерон остался сидеть на свидетельском месте, а Каверли вместе с остальными вышел из зала.
23
Эмиль и Мелиса намеревались встретиться в Бостоне. Мелиса сказала Мозесу, что ей надо съездить на север и повидать свою тетю. Тетя жила во Флориде, но Мозес не стал расспрашивать.
Она и Эмиль летели на разных самолетах. Он прибыл на час позже ее и пришел к ней в номер, где они и провели весь день. Вечером они вышли погулять. Выло очень холодно, и, глядя на фасады и колокольни Копли-сквера, Мелиса расчувствовалась при мысли о том, что некогда Бостон мнил себя братом Флоренции, этого чудесного уголка цветов. Ветер жег Мелисе лицо. Эмиль остановился посмотреть кольцо в витрине ювелирного магазина. Это было мужское кольцо, крупный сапфир, оправленный в золото. Мелису кольцо не интересовало, но Эмиля оно словно притягивало. Она дрожала от холода, пока он любовался камнем.
